В штабе мы разделились. Я пошел к Штауффенбергу получить указания на день. Анни сидела на своем месте, но даже взгляд на меня не подняла, хотя вечером расстались мы вроде бы хорошо. Ничего, разделяй личное и рабочее, я тоже так считал.

Полковник встретил меня с недовольством.

— Что вы там учинили вчера, лейтенант?

— Ничего особенного, обычное недопонимание.

— Да? — он изумленно поднял одну бровь. — Мне доложили несколько иное. Впрочем, в розыск вас не объявили, и на том спасибо. Остальное меня не волнует.

Получается, меня и Анни все же опознали, но по какой-то причине не стали трогать. Я точно знал, что покрывать меня некому, так что оставался либо безымянный штурмбаннфюрер, либо секретарша и ее связи… и если это так, то связи эти на очень высоком уровне.

На том все и кончилось, но я-то прекрасно запомнил, как умеет стрелять обычная ничем не примечательная девушка Анни.

Следующие дни протекли в работе. Точнее, в саботаже. Я всеми силами старался ухудшить ситуацию с новыми дивизиями, как только мог. И добился в этом деле определенного прогресса. С пятеркой офицеров я не контактировал, лишь изредка пересекаясь с ними в столовой.

Следить же за Зибертом я пока даже не пытался. Во-первых, он непременно почуял бы слежку. Во-вторых, я полагал, что у меня имеется немного времени в запасе — ему нужно слегка освоиться, изучить маршруты, пути отхода, прежде чем исполнить первую акцию. Хотя, насколько я понимал, все могло случиться и внезапно, если сложится подходящая ситуация.

Но, судя по тому, что разговоры в курилке теперь сводились к предположению, что неуловимый убийца все же бежал из Берлина, ведь ночные убийства прекратились так же внезапно, как и начались, я оказался прав: Григорий был мертв и все временно закончилось.

Пришлось и мне взять паузу, занимаясь своими делами и стараясь не выпускать Зиберта из виду, насколько это было возможно. Офицеры должны были пробыть в Берлине еще около недели, а потом вернуться назад, хотя линия фронта все это время стремительно смещалась на восток.

Очередным утром, прибыв в штаб, я обратил внимание на царившую вокруг суету. Такое бывает, когда ожидают высокое начальство. Неужели сам Адольф⁇!

— Что происходит? — поинтересовался я у одного из офицеров.

— Шпеер должен приехать… — коротко бросил тот и убежал по своим делам.

Хм, не фюрер, конечно, но тоже весьма интересная личность. Бывший личный архитектор Гитлера, а ныне рейхсминистр вооружения и военного производства Альбер Шпеер был весьма значимой персоной в иерархии Третьего рейха. И хотя его кандидатуру рассматривали в новое правительство, по факту ни в какие заговорщические кружки он не входил, выказывая верность режиму.

Именно после его докладной записки Гитлер отдал знаменитый «Приказ Нерона», согласно которому стратегически важные германские предприятия должны были быть уничтожены, дабы не достаться врагу. Но произойдет это лишь год спустя. Впрочем, кто знает…

Клаус был в своем кабинете в нервном настроении.

— А, Фишер, заходите! — он закурил сигарету, впервые на моей памяти. — Обратили внимание на суматоху вокруг?

— Мне сказали, сам Шпеер прибывает.

— Он самый, — кивнул полковник, — хочет инспектировать то, что осталось от местных производств. Лучше бы он ехал на юг, в Баварию. Здесь одни руины.

Я подумал про завод «Bramo Werk», на территории которого мне довелось побывать вместе с Зотовым. Находился он не в самом Берлине, но в его ближайшей округе, и сколько здесь еще имелось подобных заводов, я не знал. Так что с мнением Штауффенберга не согласился. Полковник слишком сильно погрузился в проблемы с комплектацией дивизий и не обращал внимания на многие вещи вокруг.

— А что ему делать в штабе армии резерва?

— Кто его знает, — Клаус махнул рукой, словно отгоняя мелкое насекомое, — плохо то, что он вхож в ближайшее окружение фюрера, и если сболтнет там что-то лишнее… меня попросту отстранят, и наш план рухнет.

Понятно, ситуация непростая. Неважно, зачем на самом деле приезжает Шпеер, нужно лишь переключить его внимание на нечто стороннее. Тогда и негативного доклада не случится, и все будет идти своим чередом.

Министр и его окружение прибыли после обеда. Я как раз выходил из столовой, когда навстречу мне попалась целая делегация. Впереди шел человек с аккуратной прической и печальными глазами в обычном темном пальто, из-под которого выглядывал серый костюм-тройка. А за ним следовали военные вперемешку с гражданскими — директора предприятий и ответственные чины.

Я отодвинулся в сторону, и процессия проследовала дальше по коридору.

— Кто-то сегодня может потерять свое кресло, а то и голову, — прокомментировал оказавшийся рядом со мной капитан, имени которого я не знал.

— Все так серьезно?

— Серьезнее некуда, — он покивал и отошел.

Я же поспешил в комнату, отданную для Зиберта и прочих офицеров, но внутри никого не застал. Отправились на склады, выбивать по накладным продовольствие и обмундирование? Или отбирают личный состав в новые дивизии? Плохо, что Зиберт вновь выпал из моего поля зрения.

Ладно, надеюсь, ничего непредвиденного не случится. Любые эксцессы в штабе армии резерва мне сейчас были совершенно ни к чему — это привлечет внимание и нарушит мои планы.

Работать не было ни желания, ни сил, и я вышел на улицу освежить голову. Сегодня было солнечно, небо слегка очистилось, но на на горизонте я уже видел надвигающиеся темные тучи. Через пару часов опять начнет лить.

Чертова погода! Либо снег, либо дождь. И всегда смурно, неприятно. Не удивительно, что характер у местных жителей под стать погоде — ворчливый, замкнутый. Мне куда милее бесконечное небо Крыма, галечные пляжи Сочи, невероятная природа Алтая или многочисленные озера Урала.

Нет, тут — не мое место. Хочу домой, на родину.

Там и трава зеленее, и небо синее. И люди милее. Хмурые, угрюмые, неулыбчивые — они куда честнее и правильнее других, кто улыбается, потому что так нужно, а не потому, что хочется.

Я сильно соскучился по дому, по друзьям, по всем, кого знал в этом времени и в будущем. И внезапно накатило с огромной силой чувство, что я никогда больше их не увижу.

В груди кольнуло, как в прошлый раз, когда я чуть не потерял сознание. Но сейчас удержался на ногах, глубоко задышал, постарался выровнять пульс.

Эх, Димка-Димка, он не виноват, что был таким слабым и болезненным, и даже мое присутствие в его теле лишь на время стабилизировало ситуацию. Но все чаще я получаю сигналы, что болезнь возвращается.

Провидение! Дай же мне сил закончить задуманное, а дальше будь что будет!

— Ничего, — прошептал я, — справлюсь! Клянусь!..

Через минуту отпустило. Дыхание успокоилось, сердце перестало стучать так, словно грозилось прорвать грудную клетку изнутри и вырваться наружу.

Живем!

Дверь отворилась и в комнату вошли Кляйнгартен и фон Ункер. Оба были довольные, улыбались, шутили между собой. От них пахло крепким табаком и дорогим одеколоном. Увидев меня, обрадовались.

— Вижу, дела налаживаются? — спросил я.

— Да, у нас все хорошо, — кивнул фон Ункер, — первую дивизию укоплектовали уже наполовину. Народец, правда, дрянной, но ничего, поднатаскаем, научим.

Угу, научишь ты, если время будет. Судя по донесениям с фронта, такого ценного фактора, как время, у немцев оставалось все меньше и меньше. Тем не менее, они словно не замечали истинного положения дел, и, хотя сами прибыли чуть не с передовой, верили гебельсовской пропаганде. Я встречал подобное игнорирование реальности и в будущем, но все равно был удивлен такой слепоте.

— Замечательно, — между тем согласился я, — если поторопитесь, то еще успеете на обед. Сегодня там дают кашу с тушенкой.

— Пожалуй, надо сходить, — задумался Кляйнгартен, — признаться, я изрядно проголодался за всей этой суматохой.

— Вас двое? А где остальные?

— Баум и Коше еще не вернулись, — пожал плечами фон Ункер, — а капитан Зиберт был с нами, но отошел в уборную.