Я не перебивал и слушал внимательно, вычленив для себя главное — Матильда указала место, где можно укрыться — метро. И даже подсказала ближайший вход вниз, которым мы можем воспользоваться. Что же, отличный вариант!

— Догнал ты ее или нет?

— Ушла! — развел руками Гришка. — Больно шустрая! Да и людишки заволновались, один кинулся звонить куда-то… я и развернулся обратно.

Понятно. Значит, Марту мы потеряли. Ну да я не нанимался приглядывать за истеричными берлинскими барышнями. Понятно, что смерть бабушки ее подкосила, но в любом случае с Мартой нам было не по пути.

— А чего так долго шлялся?

— Заблудился, командир! — опустил глаза в землю боец. — Тут все дома одинаковые, а половина — развалины. Свернул не туда, потом еще раз, и заплутал окончательно. Думал, уже не найду дорогу, а спросить, понятно, не у кого. Но потом сообразил, куда свернуть — дерево увидел приметное — там ветви — во, как скрюченные пальцы, страшные!

Я помнил это дерево, оно, и правда, выглядело жутковато.

— Ну, а как нашелся, — бодро продолжил Гришка, — то решил сразу и вход в метро отыскать, о котором бабка толковала.

— Отыскал?

— А как же! Он тут неподалеку, и не охраняется вовсе. Только двери заперты.

Больше в доме нам делать было нечего. Автомат пришлось оставить в машине — слишком приметный, так что из оружия у нас остался лишь пистолет с несколькими патронами, да клинок фон Рейсса. Не богато. Но, что есть, то есть. Грех жаловаться.

В комнату я больше подниматься не стал, лишь прошептал негромко:

— Прощайте, Матильда Юрьевна. Земля вам пухом!..

Конечно, бросать тело старушки вот так в пустом доме было неправильно, но что я мог поделать? Не рыть же ей во дворе могилу. Если внучка уцелеет в этой перипетии, позаботится.

Я прихватил из сарая короткий ломик и сунул его под куртку, там же нашелся старый фонарик «Daimon 412», батарейки которого, на удивление, еще не сели. Его я тоже взял с собой. Затем мы вышли из двора и спорым шагом двинулись в нужном направлении. Гришка показывал дорогу.

— Патрулей сегодня много! — предупредил он. — Пару раз чуть меня не срисовали, вовремя успевал затихариться.

Прохожих в этой части города было чуть, поэтому мы сильно выделялись. К счастью, на нас пока не оглядывались, но первый же встречный патруль точно заинтересуется двумя молодыми мужчинами со злыми взглядами и потрепанными лицами.

Идти оказалось недалеко, буквально до конца квартала. Там, чуть в стороне от дороги, я увидел огороженный спуск вниз, ведущий к тяжелой железной двери, над которой висел зарешеченный фонарь.

Вот он — вход для работников метрополитена! С началом войны все работы по строительству были заморожены, но само метро продолжало функционировать. Впрочем, многие станции и переходы давно использовались, как бомбоубежища. Хорошее место, чтобы укрыться от уличных патрулей.

Я огляделся по сторонам — вроде, никого.

— Быстро, вниз!

Скатившись по немногочисленным обколотым каменным ступеням, мы остановились у запертой двери. Замок был навесной и тяжелый, но ломик с ним отлично справился, и уже через полминуты дверь со скрипом отворилась, мы шагнули внутрь, прихватив с собой сбитый замок — улики нельзя оставлять на виду, и Гриша тут же прикрыл дверь, оставив нас в полной темноте.

— Командир, что будем делать? — послышался приглушенный голос моего бойца. — Ни хрена ж не видно!

— Спокойствие, — я достал из кармана фонарик и чуть потряс его.

Блеклый луч света пронзил тьму, высветив короткий коридор, в конце которого виднелась вторая дверь.

Там замка не было, и через минуту мы попали в короткий рабочий туннель, покрытый изрядным слоем пыли. Видно было, что конкретно этим ходом не пользовались давненько. Нам повезло… хотя благодарить за подобную удачу следовало, конечно, Матильду Юрьевну. Боевая старушка продумала все на свете, кроме своей внезапной смерти.

Ход вел и направо, и налево. Оба направления выглядели одинаково бесперспективно.

— Куда двинем, товарищ командир? — Гришка непроизвольно поежился. В туннеле было сыро и холодно, стены покрывала плесень, в воздухе чувствовался избыток влаги, и дышалось тяжело.

— Бабка больше указаний не давала?

— Если и хотела, то не успела, — пожал плечами боец. — Все быстро кончилось.

Я прикинул в голове карту Берлина и решительно махнул рукой направо. Если я все правильно рассчитал, то мы двинулись в сторону реки Шпрее. Позже Гитлер прикажет затопить метро в той части города, чтобы помешать советским войскам, но пока туннелями еще вполне можно было пользоваться.

Некоторые ветки работали до сих пор, но там было слишком многолюдно, а я не хотел привлекать лишнее внимание. Поэтому держаться следовало той части метро, где движение поездов остановили на неопределенное время.

Таким образом мы прошли около часа, не повстречав никого живого. Фонарик постепенно начал сдавать — горел все более тускло и, наконец, начал мигать, показывая, что скоро сдохнет окончательно. Остаться в полной темноте совершенно не хотелось, поэтому пришлось выбираться в обитаемую часть туннелей.

Где-то впереди послышались приглушенные голоса, и я, потушив фонарик, сделал знак Грише остановиться. Голоса не приближались. Беседовавшие оставались на одном месте, и мы осторожно, вдоль стеночки пошли вперед.

Вместе с голосами до нас донесся и запах костра, а потом и готовящейся пищи. Вскоре мы увидели и самих беседовавших. Ими оказались двое мужчин неопределенного возраста, одетых в несколько курток — одна поверх другой. Над небольшим костерком они держали палки, на которые было что-то нанизано.

— А я тебе говорю, Шмидт, рано еще наверх соваться, — наставительно выговаривал один, с седой шевелюрой давно не мытых волос. — Тебе надо, чтобы вновь на фронт отправили? Или еще хуже — повесят за самоволку. У них с этим быстро!

— Предлагаешь тут до весны сидеть, Олаф? Вон до чего докатились, крыс жрем!

Приглядевшись, я понял, что на палках жарились здоровенные крысы. Фу, гадость! Хотя еще несколько дней назад в Заксенхаузене подобное блюдо показалось бы поистине царским деликатесом.

— Лучше жрать крыс, чем чтобы тебя жрали черви. Говорят, дела идут совсем плохо. Эти русские оказались настоящими зверьми, не хотят в цивилизацию. И пусть их. Нет у меня желания умирать, Шмидт. Пусть Адольф сам возьмет винтовку и идет убивать, кого хочет. А меня оставит в покое…

Я уже понял, с кем мы повстречались — нас угораздило нарваться на дезертиров, скрывавшихся под землей. Их можно было не опасаться, они сами боялись всего, даже собственной тени.

— Не забудь, ты немой, — напомнил я Грише и шагнул из тени на свет костерка.

Дезертиры увидели меня не сразу, слишком долго они смотрели на огонь. И мне пришлось подойти почти вплотную, чтобы меня заметили. Григорий держался на шаг позади, прикрывая спину.

Когда, наконец, они увидели две фигуры, вышедшие их тьмы, оба дернулись, то ли пытаясь бежать, то ли желая напасть.

— Стоять! Руки вверх! — рыкнул я на немецком, и на этом все кончилось — сопротивляться никто не пытался.

— Господин офицер! Мы ни в чем не виноваты! — заголосил Олаф, в то время как Шмидт просто упал на колени, уткнувшись лбом в пол. — Не стреляйте!

Завоняло. Кажется, Шмидт испортил воздух, которого и так было мало вокруг.

— Предъявить документы! — приказал я резким тоном, пока до них не дошло, что мы с Гришей не очень-то похожи на представителей власти.

Олаф вытащил из-за пазухи несколько замусоленных бумаг, а Шмидт затряс головой, словно припадочный, показывая, что у него ничего при себе нет.

Я быстро просмотрел бумаги. Ничего необычного: старая кенкарта, выданная в 1938 году на имя Олафа Гросскопфа, с фотографией и всеми нужными печатями, да солдатская книжка — зольдбух пехотинца Вермахта с самодельной обложкой. Плюс направление на лечение в берлинский госпиталь. Хорошие документы, годные, вот только направление давно просрочено.