Инженер-полковник Дмитрий Соколов, возвращавшийся с экстренного совещания на Путиловском (снова лопнул котел в паровозном цехе), свернул в переулок и замер. Его квартирура была в соседнем доме, но путь преградила цепь солдат. Он увидел знакомую фигуру — капитана из управления заводской охраны, который теперь координировался с военными.

— В чем дело, капитан? Опять облава?

Капитан, молодой, с усталым лицом, узнал Соколова.

— Полковник, вам лучше обойти. По наводке. Ловят тех самых... эсеров-боевиков. Говорят, с бомбами.

Соколов почувствовал холодный комок в желудке. Он слышал на заводе смутные разговоры, шепотки о «возмездии», но чтобы так близко, в его переулке...

— В семнадцатом номере? Там же в основном мастеровые, мелкие служащие...

— Конспиративная квартира на пятом этаже. — Капитан понизил голос. — Климович лично руководит. Ждут, когда все в сборе. Чтобы взять живьем.

В этот момент с верхнего этажа дома №17 донесся приглушенный, но отчетливый звук — глухой удар, потом крик, сразу прерванный. Потом — топот сапог по лестнице, грохот падающей мебели, ещё крики, уже нечеловеческие, полные ужаса и ярости. Свет в одном из окон пятого этажа вспыхнул и погас. Соколов, завороженный, не мог оторвать глаз. Он видел, как на черный откос крыши выскочила фигура, отчаянно цепляясь за слуховое окно. Прогремел выстрел — негромкий, сухой, явно из револьвера. Фигура дернулась, потеряла опору и рухнула вниз, с глухим, кошмарным стуком ударившись о выступающий карниз третьего этажа, а затем бесформенным мешком шлепнувшись в сугроб во дворе.

Из подъезда выбежали люди, волоча что-то тяжелое, завернутое в брезент. Соколов разглядел сапог, вывалившийся из складок ткани. Потом вывели нескольких человек — руки скручены за спину, головы накрыты мешками. Их грубо втолкнули в закрытые фургоны, стоявшие в переулке. Один из арестованных, высокий, попытался вырваться. Солдат, не церемонясь, ударил его прикладом в спину. Тот согнулся и затих.

— Закрывайте проезд, — раздался спокойный, вежливый голос. На пороге дома появился сам начальник охранного отделения, Климович. Он был в штатском пальто и котелке, в руках держал трость. Ничего не выражающее, круглое лицо было безмятежным, как у бухгалтера, подводящего удачный баланс. — Всех жильцов дома — под подписку о невыезде. Свидетелей допросить. Место происшествия опечатать.

Фургоны тронулись и растворились в тумане. Солдаты стали расходиться. Капитан вздохнул.

— Всё, полковник, можете проходить. Спокойной ночи.

— Спокойной... — автоматически повторил Соколов. Он прошел к своему подъезду, но перед тем как зайти, обернулся. Во дворе дома №17, в сугробе, куда упал тот человек, уже темнело пятно. Неслышно падал снег, пытаясь прикрыть его, как простыней. Но пятно проступало, черное и жидкое, растекаясь по белому.

Соколов поднялся к себе в холодную, неуютную каморку. Руки у него дрожали. Он не был наивен. Война, фронт — он видел смерть. Но там была какая-то страшная логика. А здесь... здесь была тихая, методичная охота в ночном городе. Удар прикладом по спине. Пятно на снегу. И всё это — «по личному распоряжению Его Величества». Царь, который теперь «железный». Царь, который, казалось, больше не делал различий между врагом на фронте и врагом в собственном переулке.

Часть II: Петропавловская крепость. 22 января. Военно-полевой суд.

Это не был суд в обычном понимании. Заседание проходило в одной из казарм Трубецкого бастиона, приспособленной под следственные помещения. Комната с голыми стенами, окрашенными в грязно-зеленый цвет, пропахшая табаком, потом и страхом. За грубым столом сидели пятеро: председатель — генерал-лейтенант Драгомиров, суровый ветеран с непроницаемым лицом; два полковника; представитель военно-судебного ведомства и, что было дикостью для любого юриста, — начальник охранного отделения Климович в качестве обвинителя.

На скамье подсудимых — четверо. Те двое рабочих, студент и солдат, схваченные в ту ночь. Они выглядели избитыми, подавленными. У одного рабочего (того, что с ожогами) была перевязана голова. Солдат сидел, опустив голову, и тихо плакал. Пятый, их лидер Иван, на суде отсутствовал. Он умер от ран при задержании, упав с пятого этажа.

Процесс длился три часа. Обвинение было оглашено: подготовка покушения на жизнь высокопоставленного государственного деятеля в военное время, хранение взрывчатых веществ, принадлежность к боевой организации партии, призывающей к свержению государственного строя. Доказательства: сами взрывчатые вещества, изъятые в квартире, показания свидетелей (соседа, который видел, как они что-то прятали), признательные показания одного из рабочих, данные на предварительном следствии.

Защиты как таковой не было. Подсудимым был предоставлен молодой, перепуганный военный юрист, который лишь формально задал пару вопросов. Он понимал, что это — спектакль, разыгрываемый по строгому сценарию.

— Подсудимый Егоров (студент), вы признаете свою вину? — спросил Драгомиров ледяным голосом.

— Я... я не признаю суда военного времени над гражданскими лицами! — выкрикнул студент, в последнем порыве отчаяния. — Я требую адвоката и гласного суда присяжных!

— Время для требований прошло, — отрезал Драгомиров. — Страна в состоянии войны. Ваши действия подпадают под действие Положения о чрезвычайной охране и законов военного времени. Суд удаляется для вынесения приговора.

Судьи удалились на пятнадцать минут. В зале стояла гробовая тишина, нарушаемая только сдавленными рыданиями солдата. Потом они вернулись. Драгомиров встал.

— Военно-полевой суд, рассмотрев материалы дела, установил вину подсудимых в полном объеме. В соответствии с приказом Верховного Главнокомандующего №... о борьбе с государственной изменой в военное время, суд постановил: признать виновными и приговорить к высшей мере наказания — расстрелу. Приговор привести в исполнение немедленно, в пределах крепости.

Никто не вздрогнул. Казалось, подсудимые уже ожидали этого. Только рабочий с перевязанной головой тихо сказал: «Палачи...». Солдат перестал плакать и смотрел в пустоту широко раскрытыми, ничего не видящими глазами.

Их вывели во внутренний двор бастиона, где уже была приготовлена расстрельная команда из двенадцати гвардейцев Преображенского полка. Командир, молодой поручик с бледным, как мел, лицом, отдавал приказы отрывисто, не глядя в глаза приговоренным. Было холодно. Морозный воздух обжигал легкие. Четверых поставили к мокрой от инея кирпичной стене.

— Винтовки... на изготовку! — голос поручика дрогнул. Он был новичком в таком деле.

Прогремел залп. Нестройный, нервный. Двое упали сразу. Солдат и студент дернулись, но остались на ногах, раненые. Раздались еще два выстрела — добивали. Потом тишина, нарушаемая лишь эхом, отраженным стенами крепости, и тяжелым дыханием солдат.

Климович, наблюдавший за казнью с крыльца, кивнул, повернулся и ушел. Его работа была сделана. Пример — показан.

Часть III: Петроград, кафе «Вена» на Невском. Вечер 23 января.

Новость о расстреле в Петропавловской крепости облетела город к полудню. Она не была на первых полосах — цензура работала. Но она передавалась шепотом в трактирах, в конторах, на заводах. В кафе «Вена», традиционном месте встреч журналистов, литераторов и политиков из оппозиции, царила гнетущая атмосфера.

За одним из мраморных столиков сидели князь Феликс Юсупов и его приятель, великий князь Дмитрий Павлович. Перед ними стоял недопитый кофе и лежали свежие газеты. В них — сухая, на три столбца, заметка: «По приговору военно-полевого суда расстреляны государственные преступники, готовившие террористический акт в столице в военное время. Закон суров, но это закон военного времени».

— Суров, — с горькой усмешкой протянул Дмитрий Павлович. — Это даже не суд. Это бойня. Я говорил с кем-то из Генштаба. Там даже формального состава преступления не было — не успели ничего сделать. Схватили на этапе «разговоров». И за это — к стенке.