Его пальцы скользнули ниже, к линии шеи, задержались там, где пульс бился особенно сильно. Наташа закрыла глаза — всего на секунду — и в этот миг он наклонился.

Поцелуй был жёстким и точным, без прелюдий и сомнений. Не робкий — и не грубый. Такой, каким целует мужчина, который знает, чего хочет, и не боится взять ответственность за это желание. Его губы требовали ответа — и она ответила, обхватив его плечи, чувствуя под ладонями напряжённые мышцы, тепло живого тела.

Мир сузился до этого мгновения: до дыхания, до вкуса, до ощущения, что она больше не держит всё одна.

Он отстранился первым — буквально на сантиметр, чтобы посмотреть ей в глаза.

— Если сейчас скажешь «стоп», я остановлюсь, — сказал он хрипло.

Наташа усмехнулась, всё ещё чувствуя его дыхание на губах.

— Поздно, Гийом. Я уже сказала «да». Просто не вслух.

Он снова поцеловал её — глубже, медленнее, позволяя чувству развернуться, не ломая его напором. Его ладони легли на её талию, притянули ближе, и Наташа впервые за долгое время позволила себе не думать о последствиях.

Только о том, что рядом с ней мужчина, который не требует, не торопит и не отступает.

Когда они всё-таки разомкнули объятия, за окном уже сгущалась настоящая ночь. Дом был тих. Где-то в глубине Наташа услышала шаги Шуры — та прошла и, конечно же, всё поняла. Но не вмешалась. За это Наташа была ей благодарна.

— Это ничего не изменит в наших делах, — сказала Наташа, опираясь лбом о его плечо.

— Изменит, — ответил он честно. — Ты перестанешь нести всё одна.

Она усмехнулась.

— Смелое заявление.

— Я вообще смелый человек, — сказал он и снова коснулся её губ — на этот раз мягко, обещающе.

И впервые за всё это время Наташа подумала не о том, как выжить, а о том, как жить дальше.

После поцелуя тишина не рассыпалась — она уплотнилась.

Наташа стояла совсем близко, ощущая тепло Гийома так ясно, будто это было не тело, а решение, принятое наконец вслух. Его ладонь всё ещё лежала на её талии — не сжимала, не удерживала силой, просто была там, как факт. И именно это странным образом волновало сильнее, чем любой напор.

— Ты дрожишь, — сказал он негромко.

— Я живу, — ответила она. — Это иногда выглядит одинаково.

Он тихо усмехнулся, и этот звук — короткий, низкий — прошёлся по ней почти физически. Его большой палец чуть сдвинулся, провёл по ткани её платья, едва касаясь кожи, и Наташа поймала себя на том, что дыхание снова сбивается.

— Ты всё время держишься, — продолжил он. — Даже сейчас.

— А ты всё время сдерживаешься, — парировала она. — Даже когда можно не надо.

Он посмотрел на неё внимательно, почти изучающе.

— Если я перестану, — сказал он, — это будет всерьёз.

— А я, по-твоему, шучу? — тихо спросила Наташа.

Она сама сделала шаг ближе. Не резко, не вызывающе — просто сократила расстояние до нуля. Их лбы почти соприкоснулись. Она чувствовала его дыхание, чувствовала, как он напрягается всем телом, будто внутри него шла борьба между привычкой контролировать и желанием отпустить.

— Я не девочка, — сказала она очень спокойно. — И я не ищу приключение. Я выбираю.

Это слово — выбираю — словно что-то сдвинуло в нём.

Гийом наклонился и поцеловал её снова, иначе. Уже не проверяя и не утверждая — забирая. Его губы были горячими, уверенными, и в этом поцелуе не было спешки. Он будто давал ей почувствовать: времени достаточно, он никуда не исчезнет, он здесь.

Его рука поднялась выше, коснулась её шеи, скользнула под волосы. Большой палец легко провёл по линии челюсти, заставляя её поднять подбородок. Наташа тихо выдохнула ему в губы — не звук, а признание.

— Вот так, — прошептал он, едва касаясь её губами. — Смотри на меня.

Она посмотрела. В его глазах не было торжества или самодовольства. Там было сосредоточенное, почти жадное внимание — как к чему-то редкому, ценному, что нельзя упустить.

— Ты красивая, — сказал он просто. — Не потому что женщина. Потому что сильная.

Она усмехнулась — чуть криво.

— Обычно после таких слов ждут подвох.

— Подвох будет, — ответил он. — Я не отпущу просто так.

— И не надо, — сказала Наташа. — Я не люблю «просто так».

Он снова притянул её к себе, уже крепче. Его ладонь легла ей на спину, прижала, и теперь между ними не осталось даже намёка на расстояние. Она почувствовала, как его тело реагирует — честно, без игры. Это было неожиданно успокаивающе: он не пытался казаться кем-то другим.

Где-то в глубине дома скрипнула доска. Наташа чуть вздрогнула — реальность напомнила о себе.

— Не сейчас, — сказала она, отстраняясь буквально на шаг. — Я не хочу, чтобы это было украдено у ночи и страха.

Гийом не стал спорить. Он задержал её руку в своей — на секунду дольше, чем нужно.

— Тогда завтра, — сказал он. — Или послезавтра. Но не «никогда».

— Договорились, — кивнула она.

Они вышли вместе. Во дворе было темно, только редкие угли в очаге светились красным. Шура сидела на скамье, кутаясь в плащ, и, конечно, всё поняла по их лицам.

— Ну, — протянула она, — я так понимаю, у нас тут не только хозяйственные союзы намечаются.

— Шура, — вздохнула Наташа.

— Молчу-молчу, — подняла та руки. — Просто скажу одно: давно пора. А то я уже устала смотреть, как ты строишь всё вокруг, кроме себя.

Гийом коротко кивнул ей — уважительно, по-мужски.

— Я присмотрю, — сказал он.

Шура прищурилась.

— Я за тобой тоже присмотрю, солдатик. Если что — лопат у нас много.

Он усмехнулся.

Когда Гийом ушёл к своим, Наташа ещё долго стояла во дворе, глядя на тёмное небо. В груди было тепло и тревожно одновременно — как перед большим шагом, от которого нельзя отвернуться.

Она знала: теперь всё усложнится.

И знала — иначе она бы уже не смогла.

Это была не слабость.

Это было разрешение себе быть живой.