Шура улыбнулась так сладко, что Наташа мысленно вздохнула: сейчас будет больно.

— Защищать нас? — переспросила Шура. — От кого?

— Ну… — молодой замялся. — Время неспокойное. Девкам одним…

Шура сделала шаг ближе.

— Девкам одним? — повторила она тихо.

Её голос был мягкий, но в нём звенело что-то такое, что заставило молодого отступить.

— Слушай сюда, — сказала Шура ровно. — Мы не девки. Мы хозяйки. Мы работаем, мы платим, мы кормим. И если ты пришёл сюда «защищать» так, как защищают те, кто потом требует плату телом — я тебя вежливо предупреждаю: у нас такие услуги не принимают. Понял?

Молодой сглотнул. Старший резко опустил голову.

— Понял, — быстро сказал молодой. — Я… не так…

— А вот теперь так, — сказала Шура и отступила. — Работать будешь? Лом в руках держать умеешь?

— Умею, — поспешно ответил он.

— Тогда пошли, — кивнула Шура.

И повела их к дальнему участку.

Наташа шла следом и думала, что Шура сделала именно то, что надо: поставила границу так, что никто не посмеет «проверить» снова.

День снова закрутился в работе. Но теперь людей было больше. И каждый новый человек приносил не только руки — он приносил слухи, тревоги, ожидания.

К обеду пришла ещё одна женщина — с ребёнком на руках. Стояла у забора, не решаясь зайти.

Наташа подошла сама.

— Что вы хотите? — спросила она мягко.

Женщина сглотнула.

— Говорят… вы травы знаете, — сказала она. — Малыш… кашляет. Ночью… плохо.

Наташа почувствовала, как внутри всё сжалось.

Антибиотиков нет. Доктора нет. И я — не врач. Но я — человек, который умеет думать.

— Покажи, — сказала она.

Она взяла ребёнка на руки. Мальчик был горячий, глаза мутные, дыхание тяжёлое. Наташа приложила ладонь ко лбу, послушала грудь ухом, как когда-то в жизни слушала знакомых детей у соседки — не как медик, а как взрослый, который боится.

— Это может быть простуда, — сказала она спокойно. — Или хуже. Но мы начнём с простого: тепло, питьё, отвар. И никаких холодных ночей.

Женщина смотрела на неё как на чудо.

Шура подошла, посмотрела на ребёнка и тихо спросила:

— Мы справимся?

Наташа кивнула.

— Справимся. Но осторожно.

И впервые за всё время Наташа ясно почувствовала: их дом становится не просто местом, где выращивают картошку и розы. Он становится местом, куда идут за решением.

А это значит — на них будут смотреть ещё внимательнее. И ждать ещё больше.

К вечеру, когда ребёнок уже дышал легче и пил тёплый отвар, у крыльца снова появился мужчина в плаще.

Один.

Он посмотрел на двор, на людей, на Наташу.

— Вы теперь не просто хозяйки, — сказал он тихо. — Вы становитесь… центром.

Наташа не улыбнулась.

— Я становлюсь тем, что нужно земле, — сказала она.

Мужчина кивнул.

— Тогда я скажу прямо. У вас появятся враги.

Шура вышла из тени.

— Пусть приходят, — сказала она спокойно. — Мы тоже умеем быть неприятными.

Мужчина в плаще впервые усмехнулся почти по-доброму.

— Верю, — сказал он и ушёл.

Наташа смотрела ему вслед, пока он не растворился в сумерках.

А потом медленно выдохнула.

Потому что понимала: дальше будет не только про посадки и порядок. Дальше будет про власть — даже если они не хотели этого слова.

И про то, как удержать себя, когда мир начнёт тянуть тебя в свои правила.

К вечеру Наташа поймала себя на том, что устала не телом — головой.

Работа шла, люди слушались, ребёнок у соседки спал ровно, но внутри зудело ощущение: дом окончательно перестал быть «их личной проблемой» и стал общественным местом притяжения. А это, как Наташа отлично знала по прошлой жизни, всегда заканчивалось одинаково — либо ты устанавливаешь правила, либо тебе их устанавливают.

— Ну что, — сказала Шура, усаживаясь на скамью и вытягивая ноги. — Поздравляю, Наталья Сергеевна. Вы теперь местный Минздрав, Минсельхоз и комитет по нравственности в одном лице.

Наташа фыркнула.

— А ты у нас кто?

— А я, — Шура прищурилась, — служба безопасности, профсоюз и отдел по работе с особо тупыми кадрами.

— Универсально, — хмыкнула Наташа. — Надо табличку повесить.

Шура рассмеялась — коротко, по-хулигански.

— Слушай, а ведь они реально боятся, — сказала она, глядя во двор, где люди собирали инструменты. — Видела, как тот молоденький на меня смотрел? Как на стихийное бедствие.

— Ты на него смотрела так, будто прикидывала, где его закапывать, — заметила Наташа.

— Ну а вдруг пригодится, — пожала плечами Шура. — Я человек запасливый.

Они помолчали.

— Наташ, — вдруг сказала Шура тише. — Мы ведь уже не можем просто… ну… быть тихими, да?

Наташа не сразу ответила. Она смотрела на дом — на облупленные стены, перекошенные ставни, на землю, где уже появились первые ровные грядки.

— Нет, — сказала она наконец. — Не можем.

— И назад дороги нет?

— Назад — это куда? — Наташа повернулась к ней. — В шестьдесят пять, давление и «ой, спина»?

Шура хмыкнула.

— Ладно, уговорила. Тогда давай думать наперёд.

Ночью они снова не спали.

Наташа сидела за столом с огарком свечи, перебирала в голове возможные сценарии, как когда-то перебирала контракты и поставщиков. Шура лежала на лавке, закинув руки за голову.

— Значит так, — сказала Шура, глядя в потолок. — Первое: надо чётко дать понять, что бесплатно мы никого не кормим. Но и не гоним.