Атаман хмыкнул, усмешка вышла невеселая.

— Добрый ты, казачонок, — сказал он. — Ладно, лечи. Только гляди в оба, чтобы он ночью за кинжал не схватился. Чтоб потом не пожалел о таком госте.

Раненого я к атаману не повез, а сразу выгрузили его дома. Проняка с Трофимом помогли, тобы он не дай Бог не уронить. Разместили в сарае, который до недавнего времени заменял дом нам самим.

Пока хата была не готова, сарай успел приобрести вид жилого помещения, так что в августе в нем еще вполне можно пожить.

За последнее время я его под себя обустроил: почистил, подлатал крышу, притащил пару сундуков, старый стол, лавку. А дальше, надеюсь на ноги встанет наш гость. Там было сухо, не дуло, стояла лежанка и маленькая печка для обогрева.

Когда того затаскивали вместе с дедом, он стонал, но в сознание не приходил.

— Алена! — крикнул дед. — Готовь воду, чистое белье и травы свои!

Она захлопотала быстро, как всегда. Закатала рукава, оглядела раненого.

— Выходим, — констатировала после осмотра.

— И как ты это определяешь? — буркнул я, — что он выживет?

— По запаху от ран и по глазам, — ответила она, даже не глядя. — Ты мне только не мешай.

Пока я таскал воду и подбрасывал дрова в печку, Алена возилась с повязками. Она аккуратно разрезала остатки одежды, сняла дорожные бинты, промыла раны уже как положено.

Раненый бредил. Сначала по-горски, потом вдруг выдал несколько несвязных слов по-русски, но так, что разобрать было трудно.

— Понять все равно нельзя, — тихо сказала Алена. — Горячка у болезного.

— Ну, теперь все шансы поправиться есть, — ответил я. — Остальное приложится.

Прошло три дня, а он так и не приходил в себя. Только иногда открывал глаза, смотрел мимо нас и опять уходил в темноту.

Я проверял по нескольку раз. Менял повязки, воду, снимал с него пот тряпкой. Но больше всех с ним возилась Алена.

Как только выдавалась свободная минутка — она шла в сарай. Даже Машенька участие посильное принимала. В основном чистую воду приносила от нашего глиняного водопровода.

— Чего ты так порхаешь вокруг него? — как-то спросил я.

— Не знаю, жалко мне его. Вот если бы ты там лежал? — просто ответила она. — Хотел бы, чтобы за тобой ухаживали?

Спорить было не с чем, и я только кивнул. К нам с небес спикировав камнем спустился новый житель, а скорее даже член семьи.

Это был Хан. Я натянул перчатку. Сапсан сначала нагло хозяйничал на крыше, а потом, как ни в чем не, бывало, сел мне на руку. Когти аккуратно вцепились в толстую кожу, желтые глаза смотрели почти насмешливо.

Дед стоял у колодца, собирался таскать воду. Увидел нас, замер, потом медленно улыбнулся.

— Вот он, значит, какой, — протянул он. — Ну здравствуй, гость.

— Дед, знакомься, это Хан. Нашел в предгорьях, — сказал я, делая вид, что все тут обычно, — не отстает теперь.

— Легенда, стало быть, не совсем и легенда, — дед усмехнулся. — Пращур твой тоже говорил, что птица сама хозяина выбирает.

Про то, что я мог через этого пернатого смотреть за округой, я не стал заикаться. А в будущем посмотрим, может быть и расскажу.

— Почему Хан? — спросил дед, щурясь от солнца.

— Ты сам рассказывал про кипчакского хана, который сокола на свою свободу у пращура нашего выменял, — кивнул я.

— Ну, хан так хан, — одобрительно хмыкнул он. — Гляди, чтоб на шею не сел.

По вечерам, когда дела были сделаны, я ложился на кровать, закрывал глаза и начинал тренироваться с Ханом. Со стороны выглядело так, будто я просто лег спать.

Сапсан взмывал вверх над станицей. Я переходил в режим полета, как пассажир без билета. Озирал соломенные крыши хат, людей во дворах, скотину, пыльную улицу — все это видел, словно я сам летал.

Потом забирался дальше. К балке, ближе к тому месту, где схлестнулся с горцами. Облетал округу, словно на самолете. На расстоянии в пару верст картинка была четкой. Чуть дальше — начинала плыть и дергаться.

Связь обрывалась примерно через пять верст. Дальше все плыло окончательно. И голова при этом начинала сильно болеть. Дальше — никак.

«Ну и на том спасибо», — думал я, приходя в себя и глядя, как Хан уже возвращается на свою жердь под навесом и начинает чистить перья.

Дни более-менее вошли в ритм. Утром пробежка, дела по дому, потом сарай с раненым, потом снова тренировки.

Вернулся Яков, и узнав о моей охоте сам зашел в гости:

— Ну что, герой, — ухмыльнулся он. — Опять ты учудил? Раз бегаешь, абреков рубишь по предгорьям, то и к тренировкам готов.

— Да ну тебя, Яков Михалыч! Я же не подгадывал с этими горцами, все сами, все сами!

Он начал меня усиленно гонять. Кроме меня были еще казаки лет 17–18. Вот мы и наматывали круги до холмов — бег, подъемы, спуски. Потом стрельба, скрытное передвижение, маскировка, работа с револьвером, метание ножей, бой на кинжалах. Многое из этого я знал прекрасно по прошлой жизни. А чему-то и научить мог. Но для меня было важно легализовать мои навыки. Да и тренировки под руководством опытного наставника всегда эффективнее. Яков смотрел на то, как быстро я прогрессирую и обучаюсь, и довольно покряхтывал. Надеюсь, что лишних вопросов задавать не будет. Но по уровню подготовки я как минимум старшим не уступал несмотря на пятилетнюю разницу в возрасте.

Время шло, вот уже и сентябрь 1860 года подобрался. Как-то вечером к нам во двор пожаловал невысокий сухой казак, лет шестидесяти. Седой чуб, густые усы, взгляд внимательный. На поясе старая, но ухоженная шашка. Руки жилистые, с набитыми костяшками.

— Вот, Семен, знакомься, это внук мой Григорий! Возьмешь его в ученики?

— Здрав будь, Семен Феофанович! — поклонился я, приглашая мастера в дом.

— И тебе поздорову, вьюнош! Что нам в хате делать, дай на тебя погляжу.

Он попросил показать мой уровень подготовки. Что-то забраковал, а что-то похвалил. И мы в итоге договорились на занятия ежедневные. Правда добираться у нему придется на выселки пару верст от станицы в сторону Пятигорска. Но по словам деда, Семен Туров первый мастер в округе. По оплате мы сговорились, вышла она надо сказать, немалая, далеко не каждый сможет себе такую позволить. Но здесь речь шла о передаче мастерства. Дед меня кое-каким родовым техникам и сам обучит, но уже гонять, как в молодости, увы, не сможет. Так и начались мои ежедневные поездки на выселки, где Феофанович спускал с меня семь потов. Кроме того, я старался закреплять уроки на своем дворе, когда время позволяло.

На Рождество Богородицы в станице впервые после набега служили службу. Церковь еще не до конца отстроили: стены подлатали, а вот колокольню восстановили не полностью — часть крыши выгорела, менять надо. Но внутри уже прибрали, починили пол, повесили уцелевшие иконы, кое-что привезли из соседней станицы.

Дед с утра сказал коротко:

— Пойдем, Гришка. Матушку твою, сестриц помянуть надо. И батю тоже.

В церкви народу собралось много. Кто-то тихо всхлипывал, когда батюшка поминал «убиенных во время набега». Я стоял рядом с дедом, с зажатой в пальцах тонкой свечкой, и слушал батюшку.

— Господи Исусе Христе прими душы чад Твоих казака Матвея, казачек Анастасии, Ольги и Варвары во Царствие Твое! Дай им Боже по молитвам нашим Вечный Покой, а сродникам их — утешения! Аминь!

Я подошел к свечному ящику и взял четыре тонкие свечки. У кануна в левом углу уже мерцали огоньки.

Первую воткнул в песок, перекрестился:

— За упокой чада Божия казака Матвея…

Вторую — за матушку Настасью. Третью и четвертую — за сестренок Оленьку и Вареньку.

— Дай им Боже по молитвам моим Вечный Покой!. Аминь! — Прошептал я, глядя на распятие.

После службы народ потянулся на кладбище. За алтарем тропинка уходила в сторону бугра, где кресты стояли вперемешку: старые, потемневшие, и свежие, еще светлые. Там, у самого края, были и наши могилки — три холмика под одним крупным крестом. Дед перекрестился, приложился к дереву лбом.