Захар присел, внимательно оглядел землю.

— Следы видны, — ткнул он пальцем. — Каблук широкий, не наш. И от лошади вот следы.

— Горская кобыла? — спросил Яков.

— Сомневаюсь, — покачал головой следопыт. — Больно аккуратно подкована.

Пошли дальше, вдоль балки. В низине, за поворотом, я заметил темное пятно на земле.

— Костер тут был, — сказал я. — Недавно.

Подошли ближе. В ложбине чернел пепел, еще пахло гарью.

Рядом валялись обгоревшие щепки и клочок холстины. На валежнике — сломанная глиняная кружка.

— Свечу палили, — поднял я кусок застывшего воска.

Атаман нахмурился:

— На варнаков совсем не похоже.

Я отошел к краю оврага, разгреб под кустом сухую листву. Под ней блеснула металлическая крышка.

— Смотрите, казаки.

Артемий лопатой поддел край. Под крышкой оказался неглубокий схрон, а в нем — деревянный ящик. Крышка поддалась не сразу. Внутри рядами лежали завязанные полотняные мешочки и несколько пачек, перевязанных бечевкой.

Атаман наклонился, развязал мешочек — серебро. Рубли зазвенели на ладони. Еще — кредитные билеты, перетянутые и завернутые в бумагу.

— Денег немало, — глухо сказал Гаврила Трофимыч. — И это мне шибко не нравится.

Я лишь пожал плечами: на глаз не скажешь, сколько. Да и считать сейчас не время.

— Так, — атаман коротко кивнул. — Ящик забираем. Про то, что нашли, — молчок. Отпишу наказному атаману сам, тут дело закручивается.

Он, щурясь посмотрел в сторону тракта:

— Думаю, к нам из секретной части штаба какой чин скоро приедет.

— Давай, братцы, все обратно закопаем, как было, кроме самого ящика. К вечеру пост поставим и глянем, кто придет.

А я, переваривая услышанное в голове подумал, что секретные части или канцелярии сейчас выполняют роль, которую в будущем возьмет на себя контрразведка.

Мы аккуратно засыпали тайник, разровняли землю, сверху набросали сушняка и листьев. Возвращались молча: ситуация складывалась совсем уж непонятная.

К вечеру мы снова были на месте. Спрятались в кустах на склоне оврага и сидели тихо. Солнце садилось, тени вытягивались. Вскоре послышался скрип колес и цоканье копыт.

Из-за поворота выехала подвода. Остановилась. Парень спрыгнул и уверенно пошел к кустам — прямо к схрону. Отгреб сушняк, прощупал землю, постоял, выругался себе под нос и вернулся к повозке. Подвода двинулась к тракту.

— Знал, куда лезть, — шепнул Захар.

— Не шумим, — отрезал атаман. — Брать не будем, проследим.

В станицу вошли уже в сумерках.

Парень завернул к лавке на углу — к Савелию Кострову, тому, что всем подряд торгует.

— Похоже, лавочник наш в деле, — тихо сказал Гаврила Трофимыч.

Атаман с двумя пластунами ушли, а мы с Захаром наблюдали до ночи. К лавке подходили разные: бабы за крупой, пара казаков за махоркой, да один в городском кафтане — прошмыгнул. Костров работал как обычно: кому-то колол сахарную голову, видать целиком брать не хотели, кому-то — соль отсыпал по мешочкам. А тому, городскому, под прилавком сунул узкий сверток.

— Похоже, письмо передал, стервец, — буркнул Захар.

— Угу, — сказал я. — Еще одно звено в цепочке.

— Ну все, братцы, идите отдыхать, я покараулю, — пришел нас сменить Яков.

Мы попрощались, и я отправился домой. День выдался насыщенный. В очередной раз не удалось толком хозяйством заняться.

Но тут дела, похоже, и правда серьезные закручиваются. И каким-то неведомым для меня образом ко мне это имеет прямое отношение.

Интерлюдия. Дом Жирновского.

В кабинете Жирновского стояла тишина. Из-за плотных штор пробивались редкие лучи солнца, падая на массивный дубовый стол, заваленный бумагами. В камине тлели угли, в воздухе держался запах жженой бумаги.

У кресла, наклонившись и ворочая кочергой, сидел помощник полицмейстера — хмурый, с перевязанным плечом. Одна рука висела на перевязи, рукав рубахи был заляпан кровью. На столике рядом — чистые бинты, бокалы и бутылка вина.

Жирновский прошелся по кабинету, заложив руки за спину:

— И как ты умудрился промазать, Александр?

— Мальчишка, — процедил помощник сквозь зубы. — Тот самый ублюдок. Повезло ему. Он как-то умудрился почувствовать засаду. Я там несколько часов в ожидании отсидел, а до этого, считай, ночь без сна. Понадеялся на сторожок — но не судьба.

— Повезло? — граф остановился у окна. — Я тебе поручал не в охоту играть, а избавиться от проблемы окончательно.

— Когда он сторожок убрал, я почти сразу выстрелил, но стервец ушел в сторону.

— Значит, заметил, — хозяин дома повернулся, глаза сузились. — И он жив, выходит.

— Жив, — кивнул помощник. — Да еще теперь будет настороже, — вы точно уверены, что это он Прохора?

— Да кто ж его знает! — разгорячился граф. — Ты сам говорил, что следы одного человека от лагеря вели.

— Одного — верно. Но ведь как-то должны были увести Прохора и Еремея тогда, — Александр дернул плечом, поморщился от боли. — А ни следов волочения, ни того, что сами ногами ушли, не было. Словно под землю провалились. Может, это и правда какой горец был?

— Может, и горец, — медленно сказал Жирновский. — А если нет?

Он подошел к столу, оперся ладонями о столешницу.

— Ты понимаешь, что Прохор мог проговориться и рассказать очень многое. Этого и мне, и тебе на вечную каторгу хватит. Никто не посмотрит, что я граф, если кто раскопает. А тебя вообще вздернут к чертовой матери.

Он достал из ящика конверт и бросил на стол.

— Деньги от французов пришли вовремя, но теперь передавать нечего. Лягушатники пишут, что через неделю будет новая партия. И вот теперь не знаю, что и делать. От лавочника в Волынской, говоришь, весть пришла, что тайник пуст?

— Так и написал, если не брешет, конечно. Может, сам прибрать вздумал.

— Не должен, — поморщился граф. — На него у меня бумаг хватает. Коли что — по сибирскому тракту кандалами греметь пойдет.

Помощник помолчал, затем повернулся к Жирновскому:

— Опасно мне сейчас в Волынской показываться. Хоть и со спины, а этот казачок меня, один черт, разглядел. Лицо-то под платком было, но боязно — вдруг узнает.

— Если мы еще и следующую отправку денег сорвем — будет вовсе худо, — Жирновский негромко выругался. — Меня из Петербурга уже предупредили.

Он начал мерить шагами кабинет:

— Поэтому ни у тебя, ни у меня вариантов не имеется. Сейчас, наверное, станица на ушах, атаман Строев тоже не лаптем щи хлебает. Грамотный больно — может и раскопать. А если казачок действительно от Прохора лишку узнал, то и вовсе худо будет.

Граф замолчал на минуту, потом продолжил:

— Александр, ты лицо должностное. Чего тебе бояться? Придумай причину — и сам отвези посылку. Неделя у тебя есть, чтобы до лавочника добраться. Канал передачи денег сейчас не успеем поменять.

Он усмехнулся уголком рта:

— А вместе с посылкой и письмо горцам отправим. К чертям эту Волынскую с их атаманом и казачонком. А догадки, даже если у них и есть, к делу не пришьешь. Не будут же они тебя пытать, в конце концов.

Помощник полицмейстера Лещинский после этих слов сглотнул, взял с небольшого столика бокал вина здоровой рукой и осушил до дна.

Жирновский тоже налил себе:

— Надо хотя бы этот год продержаться, — сказал он, — а там завяжем с этим делом. Денег хватит, чтобы в Европу перебраться. Тошнит уже от этих казаков, горцев, да и…

Он отпил, посмотрел поверх бокала на собеседника:

— Французы платят не за понюшку табака, понимаешь? Им нужно, чтобы на Кавказской линии снова загорелось. И чем сильнее, тем лучше. И платить они готовы, и не дурно.

— Вот турок двинется — тогда и в Париж переедем, — граф усмехнулся. — Так что давай, не подведи, господин Лещинский.

Он произнес это мягко, но взглядом будто прожег собеседника насквозь.

С утра взялись за трубы. Земля после ночной росы еще влажная, лопата входила легче. Пронька копал впереди, я шел следом — проверял глубину, подравнивал стенки. Канаву тянули от пруда, который Сидор как раз заканчивал рыть, вверх к ручью. Осталось немного, до обеда должны были управиться с землей.