В Пятигорске задерживаться не стали: лишь заскочили на базар, где я прикупил себе новую папаху по настоянию Якова. Отпросился у него и заскочил в обе имеющиеся в городе оружейные лавки, где меня ждало разочарование: винтовок, к сожалению, не было. Остается надеяться, что в Ставрополе с этим делом получше.

По просьбе атамана заехали в правление в Горячеводскую, к атаману Клюеву. Он меня, конечно, сразу признал и порадовался новостям. Пообедали на знакомом постоялом дворе в Горячеводской, напоили лошадей, сами чайком догнались.

Можно было бы полежать часок, но Яков только стукнул кулаком по столу:

— Двинем дальше, пока светло.

Выехали за станицу — и снова дорога.

Редкие телеги, всадники — встречные и обгоняющие нас. После некоторых таких встречных пыль долго стояла столбом. Самый обычный кавказский тракт.

Дорога тянулась дальше. Уже где-то на половине пути до Георгиевска я стал узнавать знакомые места, недавно посещенные мною в куда более плачевном состоянии.

Вот проехали тот перелесок, в котором я встретился с двумя первыми абреками. Я погладил по гриве Звездочку, которая с того самого дня была со мной. Она вскинула уши, фыркнула, будто тоже все помнила.

Еще примерно через 20 верст дорога переламывалась через пологий холм. И там, у обочины, я уже знал, что увижу.

— Яков, — окликнул я. — Чуть придержи.

Он оглянулся, прищурился, кивнул без лишних вопросов. Мы перевалили через гребень, и я показал вперед.

У самой дороги, на небольшом пригорке, торчал деревянный крест. Чуть покосился, трава вокруг примята, камни, которыми я тогда обложил могилу, местами разъехались.

Я слез с седла, снял папаху. В груди все сжалось. Подошел ближе, потрогал дерево ладонью — сухое, теплое от солнца.

Я поправил крест, нагнулся и собрал обратно разъехавшиеся камни, выдрал пару сорняков.

— Помочь? — тихо спросил подошедший Трофим.

— Сам, — отрезал я севшим голосом.

Я перекрестился. Шепотом, одними губами, прочитал «Отче наш».

«Отец, — подумал я, глядя на крест, — я еще не знаю, во что все это выльется. Но, кажется, начинаю вставать на ноги, как ты и хотел».

И тут с неба спикировал Хан, в последний момент сбросив скорость и сев на мою руку в перчатке. Я погладил сокола, улыбнувшись.

— Ладно, — выдохнул я. — Поехали, ему тут одному не привыкать.

Вернулся к Звездочке, поправил подпругу, вскочил в седло. Крест остался за спиной, а наш путь лежал дальше.

До Георгиевска добрались уже под вечер. Заезжать в город не стали, остановились на окраине, на постоялом дворе, где и заночевали.

Кони — под навесом, мы — в общей горнице, на жестких нарах. Зато крыша над головой и каша горячая вечером и утром.

Утром снова в путь. Дорога пошла через степь, редкие балки, хутора.

Остались позади: Александрийская, Сухая Падина, потом Старомарьевское.

В каждой станице своя изюминка, свой базарчик, свои лица, но везде — казаки. Правда, чем дальше от границы, тем спокойнее нашему брату живется, и это заметно невооруженным глазом.

— Запоминай, казачонок, — бросил Яков как-то, когда мы шагом проходили по очередной слободке. — Все это наша земля, наши пращуры ее испокон века защищали и кровь свою лили за нее.

Я кивнул пластуну в ответ.

Чем ближе к Ставрополю, тем более многолюдной становилась дорога. Да и заметно шире стала. Чаще попадались телеги с товаром, офицеры верхом, чиновники в экипажах.

На пятый день, после полудня, на горизонте показались первые признаки города.

Крыши каменных домов, купола церквей, кое-где торчат трубы, над всем этим — пыль и дым, смешиваясь в легкую дымку.

— Ну, вот он, — сказал Яков. — Ставрополь. Город губернский, как ни крути. А губернатором у нас уже как год Петр Александрович Брянчанинов. До него был генерал-майор Волоцкой Александр Алексеевич.

— И на кой мне это? — спросил я без особого интереса.

— Дурень, знать надобно! — поднял он указательный палец вверх.

У городских ворот была сутолока.

Крестьяне, казаки, армяне с гружеными телегами, купцы, солдаты, собаки — все это перемешивалось под крики городового.

Нас остановили, спросили, кто такие. Яков спокойно показал бумаги от атамана. Лишних вопросов задавать не стали, сразу пропустили.

— Сейчас сразу по делам? — спросил я, озираясь. Глаза разбегались от непривычного столпотворения.

— Сперва постоялый двор найдем, — отрезал Яков. — Не таскаться же по городу с седлами и котомками. Да и лошадям отдых нужен. Ну и перед тем, как начальству показываться, себя привести в порядок надо.

Постоялый двор нашелся неподалеку от центральной части города. Шумный, тесный, но не самый худший — Яков там, видно, уже бывал.

Во дворе стояли экипажи, телеги. Пахло навозом, дымом, а еще — едой из харчевни.

Мы сдали лошадей в конюшню, сняли свою поклажу. Хозяин, толстый, с масляным лицом, предложил комнату на четверых. После такой дороги и это было счастье.

— Закупки когда? — уточнил я, когда мы сгружали вещи на лавку в комнате.

— После дел, — жестко ответил Яков. — Сначала Афанасьев. Потом базары, лавки и твои затеи. Нам с казаками тоже кое-что надобно. Но все потом.

Я кивнул.

Хотелось уже сейчас рвануть в какую-нибудь оружейную, посмотреть, что тут по винтовкам. Но и правда — лучше подождать.

— Сегодня уже поздно, — добавил он. — К Андрею Павловичу с утра двинем. Хозяин нам баню сделает. Пыль смоем, поужинаем — и на боковую.

Банька оказалась не чета моей в станице, но с дороги и эта за радость. В общем зале стоял шум: кто-то спорил о ценах на хлеб, кто-то ругался на чиновников, кто-то просто пришел напиться.

После еды я почувствовал, как меня клонит в сон, и сидеть в душном помещении уже не хотелось.

— Яков Михалыч, — потянул я. — Я на минуту на улицу выйду, воздухом подышать.

— Только без фокусов, — прищурился он. — Трактир не жечь, в драки не лезть, городовых не кусать. Справишься?

— Попробую, — хохотнул я.

Вышел на улицу. Вечер уже опускался на город, но еще до конца не стемнело. Кое-где начинали зажигать фонари.

Улица возле постоялого двора была не самой широкой, но довольно оживленной. Проезжали экипажи, проходили люди, кто-то тащил мешки, кто-то просто гулял с барышнями.

Я встал чуть в стороне, прислонился плечом к стене. Просто смотрел вокруг. Город дышал своей жизнью, ему было глубоко плевать, кто я такой, и что здесь забыл.

Мимо прошла пара офицеров, один бросил на меня беглый взгляд. Купчиха протащила за руку сына — тот пялился на мою шашку, как на диковинку.

Я уже собирался вернуться внутрь, когда с противоположного конца улицы показался экипаж.

Экипаж шел прямо по центру улицы. Народ торопливо прижимался к стенам, чтобы не попасть под колеса.

Я шагнул на край мостовой, пропуская. Но место тут было как назло наиболее узким, и один из коней задел меня боком.

Я инстинктивно ухватился за узду, чтобы не врезаться в стену позади. Кобыла фыркнула и дернулась, но я удержал.

Кучер дернулся, поднимая руку с кнутом. Я только голову чуть склонил. Хлыст полоснул по воздуху, задев папаху. Я ухватил кнут и резко дернул вниз. Кучер едва не вывалился с козел, заматерился на меня.

Из экипажа отдернули шторку.

— Ты что себе позволяешь! — молодой франт выскочил на мостовую, даже перчатки снять не успел. — Ты знаешь, кто я⁈

— Тот, чей конь чуть мне ребра не переломал, — ответил я.

Он бросился на меня, пытаясь ткнуть тростью в грудь. Я отбил руку, повернул его корпус, и дворянин, поскользнувшись, сел в грязь. Его цилиндр покатился к арыку.

Кто-то из зевак прыснул.

— Городовые! — заорал он, захлебываясь. — Арестовать!

Я с улыбкой смотрел на эту картину до тех пор, пока не расслышал свисток. По улице к нам уже бежали двое в мундирах.

Свисток городового ударил по ушам, я уже отчетливо мог разглядеть фигуры несущихся стражей порядка.