— Добре, Гаврила Трофимыч! — кивнул я. — Тут еще дело такое: хату восстанавливать надо. Да сами с дедом не справимся. Может, подскажешь, кого нанять можно? Денег немного на оплату есть.

— Спроси у Трофима — он всех знает.

— Ладно, схожу. Будь здоров, атаман, — поклонился я и направился к выходу.

— Ступай, сынок, ступай.

Я отправился к соседям. Трофим как раз во дворе дрова колол. Увидев меня, остановился, вытер пот со лба.

— Бог в помощь!

— Гриша, и ты здрав будь! Как Игнат Ерофеич?

— Держится, благодарствую. Слушай, Трофим, помощь нужна. Хату разбирать надо, просушить да до осени поправить. Можешь с Пронькой помочь? И еще кого нанять подскажешь?

— За плату? — сразу спросил Трофим.

— За плату. По двадцать пять копеек в день на работника смогу дать, и обед с нас.

Трофим подумал, кивнул:

— Ладно. Сидора позову — он сильный, таскать может. Еще Мирона-плотника спросим, он, думаю, с крышей поможет.

— Добро, Трофим, завтра тогда жду с утра.

Вернувшись к деду, рассказал о договоренностях.

— Молодец, — хрипло одобрил старик. — Деньги… найдешь?

— Да, дедушка, с трофеев еще осталось, — ответил я. — Хватит, глядишь, на первое время, а там поглядим.

Дед хмуро кивнул, потом неожиданно хлопнул меня по плечу.

— Эх, Гриня… наша кровь, прохоровская, — глаза его блеснули, и он, кряхтя, рассмеялся.

На следующее утро работа закипела. И правда, с Трофимом пришел его сын Пронька, огромный детина Сидор и плотник Мирон. Я озадачил Алену кашеварить на эту бригаду работников, а сам решил пробежаться в горы — глядишь, какую дичь добыть удастся. А то с мясом худо сейчас.

Станичники и без меня справлялись, да и дед недалеко — если что спросить надо, всегда под рукой. Пока работники принимались за дело, я готовился к охоте. Проверил ружье, порох, пули. Собрал в рюкзак припасов на день. На крайний случай в сундуке у меня еще кое-что имелось.

— До предгорий дойду, на ручей. Глядишь, подсвинка подкараулю, — сказал деду. — К ночи, думаю, обернусь.

— Смотри в оба, — бросил старик, наблюдая за работой.

Я вышел за околицу и направился по тропе. От станицы предстояло отойти верст на пять. Солнце уже начинало подниматься, но утренняя прохлада еще держалась. Шел осторожно, прислушиваясь к каждому шороху. В голове крутились мысли о хозяйстве, о деде, о том, как быть с Жирновским. И еще о двух телах Прохора и Еремея, что лежали в сундуке. Так ведь от них я и не избавился.

Ну а где мне, прикажете, их было вывалить? На тракте? Там, небось, казачьи разъезды все уже прошерстили. А так — пропал Максим, ну и хрен с ним. Глядишь, будут на горцев грешить или еще на кого. Мне, если честно, на этих уродов глубоко по барабану.

Ветер доносил запахи трав и влажной земли. Я прошел уже больше трех верст, когда справа впереди хрустнула ветка. Я замер, прижался к стволу дуба. Из кустов вышла косуля — молодая, неосторожная. Поднял ружье…

Выстрел грохнул, косуля дернулась и упала. Подойдя, перерезал ей глотку, чтобы стекла кровь.

Где-то за спиной хрустнуло еще — сухая ветка сломалась вовсе не так, как от легкого зверя. Я дернул плечом, инстинктивно уводя корпус в сторону. Почти тут же хлесатнул выстрел, пуля взвизгнула и врезалась в ствол рядом. Меня осыпало песком и трухой.

Я плюхнулся в траву и перекатом ушел за корягу. Ружье осталось рядом с косулей, да и незаряженное — толку от него немного.

Достал револьвер, доставшийся от Жирновского. Носить за поясом его не решался, поэтому он появился в правой руке прямо из сундука. Я втянул живот и медленно стал смещаться левее.

Щелкнул курок — звук был резкий. Выстрела не последовало — видать, пока курок взводил, стрелок потерял меня. Я выдохнул и отполз еще немного назад.

В сундуке было заряженное ружье Еремея. Я достал его и принялся выбирать позицию для стрельбы.

Слева прошуршал куст — видать, второй обходил дугой, чтобы зайти мне в спину. Я подобрал длинную палку, нацепил на нее свою папаху и приподнял в метре от ствола дуба, за которым сейчас прятался.

Шапка шевельнулась — и туда же ударил выстрел. Земля брызнула рядом с ней, а я уже вскидывал ружье туда, где был дымок, но стрелять не стал: правее, совсем близко, шагов в полсотни, хрустнула ветка. Второй, видимо, с обходом ускорился.

Я резко развернулся, перевел ствол на него и нажал на спуск.

Выстрел грохнул, разорвав тишину леса. Пуля ударила горцу в бок. Он коротко вскрикнул, сложился пополам и выронил ружье. Схватился руками за рану, из-под пальцев тут же проступила кровь.

Я бросил ружье Еремея на землю. В правой руке, будто из ниоткуда, появился револьвер Лефоше. На автомате развернулся в сторону стрелявшего по моей папахе. Тот, метрах в тридцати, суетливо копошился за сосной. Слышно было, как он пытается забить в ствол новый заряд.

Я рванул к нему на всех порах, но, подбежав ближе, замер. За деревом, лицом ко мне, сидел парень — молодой горец, лет пятнадцати-шестнадцати, не больше. Его плечи тряслись, а жилистые руки, с бешеной скоростью, но тщетно, пытались протолкнуть пулю в дуло ружья. Пальцы были уже в крови — видно, за что-то зацепился при перезарядке.

Он явно не успевал. Я, даже не думая, резко пнул ногой по его рукам. Ружье с глухим стуком ударилось о землю.

— Лежать, сука! — прохрипел я, наставляя на него дуло револьвера.

Парень вздрогнул, но не упал на землю. Наоборот — резко вскочил, отпрыгнул в сторону и обернулся. Лицо исказила ярость, глаза горели. Сжал кулаки, потянулся к поясу, где висел кинжал.

Я одним взглядом оценил его — крепкий, широкоплечий. В рукопашной, в моем состоянии, мог и не вывезти. Раздумывать было некогда. Прицелился и выстрелил ему в плечо. Пуля прошла по касательной, сорвав клок черкески и оставив кровавую борозду на руке.

Его развернуло. Он ахнул, потеряв равновесие. Я шагнул вперед и со всего размаху ударил рукоятью револьвера по затылку. Тяжелая латунь врезалась в череп. Горец обмяк и рухнул лицом вниз.

Я стоял над ним, тяжело дыша, прислушиваясь к лесу. В ушах звенело. От первого горца не было ни звука — видимо, уже двухсотый. Молодой лежал, уткнувшись лицом в землю, на плече расползалось кровавое пятно.

«Вот это я сходил за хлебушком», — мрачно подумал я, глянув на горцев и косулю.

Делать нечего. Быстро подбежал к первому, перевернул на спину. Глаза закатились. Проверил пульс на шее — тишина. Действительно, готов. Обыскал карманы — пусто. За поясом кинжал, похожий на тот, что был у раненого.

Вернулся к молодому. Развернул его на бок, отстегнул и отшвырнул подальше кинжал в потускневших ножнах. Парень без сознания, дышит с хрипом. Достал из сундука веревку, купленную еще в Пятигорске, и связал ему руки за спиной, туго стянув узлы на запястьях.

Проверил рану на плече. Повезло — пуля прошла по касательной, мышцы порвала, но кость не задела. Кровь сочилась, но не била фонтаном. Сделал тугую перевязку выше раны, отрезав широкую полосу от его же рубахи. Обыскал горца внимательнее. В сапоге нашел нож странной формы — короткий, с толстым лезвием.

Надо было решать, как быть дальше. Оставлять здесь труп и пленного не стоило. Нужно доставить их в станицу — пусть атаман решает.

Я подтащил молодого к ближайшей сосне и привязал его за связанные руки к стволу. Мало ли очухается раньше времени. Потом пробежался по их следам. Сломанные ветки, примятая трава вывели к небольшой полянке, шагах в пятистах от места схватки.

Там, на привязи, мирно щипали траву две неказистые, но крепкие горские лошадки. Рядом валялись седельные сумки. Закинул их на лошадей, проверив подпруги — одна была ослаблена, другая, наоборот, слишком затянута. Еще раз осмотрел животин, погладил ближайшую по шее, чтобы не шарахалась. Взял обеих под уздцы и повел за собой обратно.