Я долго просто стоял, смотрел на землю и не знал, что сказать. Потом тихо выдохнул:

— Простите, матушка и сестрицы, что тянул так долго…

От этих слов почему-то стало легче дышать.

Я допивал чай на веранде, Алена убирала со стола. Дед сидел на кресле-качалке, которое я ему подарил. То самое, что досталось мне по случаю раскулачивания малины в Пятигорске. Он теперь каждый вечер усаживался на веранде и потягивал свою трубку.

— Мир дому вашему, хозяева! — раздалось от ворот, по голосу я сразу опознал атамана Строева.

— Ну что, Гришка, — поднялся по ступенькам есаул, кивнул нам с делом. — Все баклуши бьешь?

— По мере сил, Гаврила Трофимыч! — ответил я, с улыбкой приглашая его за стол.

Он некоторое время молча смотрел на двор, на сарай, на Хана, который сидел на коньке крыши хаты. Потом повернулся ко мне.

— Тут какое дело, — начал он. — Пришел вызов из Ставрополя.

У меня внутри что-то кольнуло.

— И не просто из города, — продолжил атаман. — А из штаба Кавказского линейного казачьего войска. От одного знакомого штабс-капитана Андрея Павловича Афанасьева. Поэтому тебе надобно собираться в дорогу.

Начались сборы в дорогу. Атаман отправлял меня под присмотром Якова — что мне, конечно, было по душе. За последнее время мы как-то притерлись друг к другу.

Я подбил все свое богатство, накопленное непосильным трудом: пересчитал два раза, проверяя сам себя. Вышло 148 рублей с хвостиком.

«Ничего себе, капиталист, — хмыкнул про себя. — Для местного подростка прям миллионер почти, а вот для серьезных дел, конечно, никуда далеко не уедешь».

Передо мной лежали серебряные монеты, смятые ассигнации, кредитные билеты, мелочь.

К тому же в сундуке было трофейное оружие: ружья, револьверы, кинжалы. Все, что осталось от горцев, ну и от Жирновского. Правда, имуществом последнего лучше не светить. Если все это удастся толково спихнуть — выйдет еще круглая сумма. Еще были драгоценности с малины, но пока не представлял, как их реализовать.

План был простой: в Ставрополе распродаться по максимуму, взять, наконец, нормальную казнозарядную винтовку и прикупить вещей. Зима скоро, а мы, считай, не готовы. Аленка вовсе налегке к нам попала, вся одежда на ней — то, что уже здесь приобрели, да и то, что было в хате наше с дедом, сгорело.

Чтобы потом не гадать на кофейной гуще, кому какие шаровары налезут, я сразу занялся снятием мерок с деда, Аленки и Машеньки. Мои возмущались и отнекивались, но не особо активно, с улыбочками. Я попросил делать заказы — что кому нужно. Так что список вышел приличный. Даже не знаю, как все это потом попру из Ставрополя.

— Размечтался, — пробормотал я себе под нос. — Сначала еще доехать надо, а там черт его знает, что Андрею Павловичу от меня понадобилось. Теперь только гадай.

Ставрополь сам по себе тоже не столица империи. Говорят, жителей там немного меньше двадцати тысяч. Но все же раза в два, а то и в три больше Пятигорска.

«Больше народу — больше лавок и дельцов, — прикидывал я. — Где-то да найдется торговец, нужный мне. Хоть бы какую-нибудь казнозарядную винтовку отхватить. Я уже на все согласен, а там будем посмотреть».

Я убрал деньги в сундук-хранилище, оставив при себе только мелочь на дорогу. Шашка, револьвер за поясом, ружье поедет в специальном чехле, притороченном к седлу. Припасы тоже были подготовлены к дороге, как и кое-какое походное снаряжение. Путь-то будет неблизкий.

К вечеру управился со сборами и решил заглянуть к нашему гостю, который уже долгое время лежал в сарае.

Запах там стоял тяжелый — одно слово, больничный, несмотря на регулярные проветривания. Алена накануне еще раз меняла повязки, ругалась на мой подход к раненым. Ну а что она хочет — чтобы я незнакомого горца в хате разместил? Может, еще свою кровать ему уступить?

Раненый восстанавливался на вполне приличной лежанке. Матрас под ним был набит свежим сеном, укрыт одеялом. Вообще в толк не возьму, чего Аленка взъелась. Рассказать бы ей, как мне приходилось восстанавливаться после «теплого» приема в графской усадьбе.

Лицо горца обросло щетиной, но дыхание стало ровнее. Сегодня, по словам Алены, он впервые по-настоящему открыл глаза. Не так, как раньше — мельком, в горячке, а осмысленно.

Я присел на корточки рядом.

— Ну что, живой, джигит? — тихо спросил я.

Он шевельнул губами, что-то прохрипел.

Я уловил отдельные знакомые слова, но в целом была какая-то каша — местный говор. На Кавказе этих говоров, как грязи. Порой люди в соседних аулах друг друга не понимают, куда уж мне с моим «французским».

— Стоп, — поднял я ладонь. — По-русски можешь?

Гость прищурился, будто собирая мысли в кучку.

Потом медленно, с явным усилием выдавил:

— Могу… чуть-чуть. Ты… спас?

— Я, — кивнул я. — Три джигита, что за тобой гнались, уже удобряют землю.

По лицу его пробежала слабая тень удивления. Он попытался приподняться, но тут же зашипел от боли.

— Лежи, — я мягко, но твердо прижал его к матрасу. — Тебя и так с трудом вытащили с того света, обратно не торопись.

Он какое-то время молчал, собираясь с дыханием.

Потом посмотрел прямо мне в глаза:

— Имя мое… знать хочешь?

— Недурно было бы, — пожал я плечами. — А то неудобно все «гость да гость».

— Аслан… — он запнулся, поправился, как будто примеряя на язык: — Аслан Темрюков. Мать звала… иногда по-русски — Сашка.

Уголки губ дернулись сами собой.

— Ну здравствуй, Аслан-Сашка, — пробормотал я. — Я Григорий. Можно просто Гриша.

Он кивнул, перевел взгляд в потолок. На скулах под тонкой смуглой кожей заиграли жесткие тени.

— Отец мой… умер недавно, — выговорил он, подбирая слова. — Я старший сын. Мать… русская. Из станицы у линии. Забрали ее… еще девкой, потом женой стала. Отец любил… меня любил, мать любил. Но она вторыми родами умерла.

Речь получалась рваной, но смысл я улавливал нормально.

— А когда отца не стало, — подсказал я, уже догадываясь, куда все клонится.

Он повернул голову, снова встретившись со мной жестким взглядом.

— Да, — подтвердил он. — Братья… не хотели, чтоб я стал… наследником, — он скривился. — Сказали так.

Я поморщился. История стара, как мир: наследство, кровь и зависть. Короче — квартирный вопрос XIX века.

— Сказали: ты мягкий, — продолжал Аслан, — с русскими говоришь, с казаками… торгуешь. Говорили, русских резать надо. Гнать с Кавказа, как дед учил.

Он оборвал фразу кашлем. Я поднес ему кружку воды, придержал голову.

— Пей, не торопись.

Он сделал пару глотков, отдышался.

— Я на охоту поехал, — глухо сказал он. — Братья по моим следам отправили этих…

Все стало ясно. Выходит, я и вмешался в ту самую «охоту».

— Непримиримые? — уточнил я. — Те, что за тобой шли?

Он коротко кивнул.

— Они из других аулов. За деньги все делают. Им… все равно, кого резать. Братья заплатили. А ты… — он снова посмотрел на меня, — ты им все испортил.

В голосе не было упрека, только усталость. Да и странно было бы обижаться на человека, который тебя спас.

— Ну, бывает, да, — вздохнул я. — Просто мимо проходил.

Он попытался улыбнуться, но лицо тут же перекосила боль.

— Эти трое… все мертвы? — спросил он после паузы.

— Все, — подтвердил я. — Атаман сказал, что за ними никто не приезжал. Так бы и лежали, если б Строев не велел в землю закопать. Значит, никто их и не искал. Или искали не там.

Аслан закрыл глаза, словно что-то прикидывая.

— Это… хорошо, — выдохнул он. — Значит, братья пока будут думать, что дело сделано.

Вот это «пока» мне очень понравилось. В его голосе появился стальной оттенок.

— Слушай внимательно, джигит, — я наклонился ниже. — Ты сейчас слабый, немощный. Пока меня не будет — твое дело одно: лежать и выздоравливать. Я уезжаю в Ставрополь, на сколько — пока не знаю. Вернусь — будем решать, что с тобой делать дальше.