— Бумаги отложите, господа, — произнес он мягко.

Но так, что в комнате сразу стало теснее.

— С этим казачонком у нас будет особый разговор.

Пристав поднял голову на штабс-капитана и нахмурился. Вид у него был такой, словно ему в супе попался таракан. Афанасьев вошел спокойно, как к себе домой. Мельком глянул на портрет государя, а уже потом на стол, за которым сидел пристав.

Когда, казалось, все пошло по худшему сценарию, появился офицер из секретной части штаба. Я внутренне улыбнулся, хотя со стороны моих эмоций было не разглядеть.

— Андрей Павлович… — жандарм дернулся, вскакивая.

На меня он почти не посмотрел. Словно я и правда был вещдоком, а не живым человеком.

— Господа, — ровно сказал он. — Прошу отложить бумаги по делу Прохорова.

— Это еще по какой причине? — холодно поинтересовался пристав, не вставая.

— По служебной, — ответил Афанасьев. — Григорий Прохоров прибыл в Ставрополь по моему вызову. Дело государственной важности. Поэтому, когда я узнал, в какую ситуацию он попал, первым делом провел небольшое расследование случившегося.

— Вот протокол опроса свидетелей, — Афанасьев протянул приставу папку на завязках.

Тот развязал ее и стал бегло изучать бумаги.

— Экипаж действительно практически наехал на подростка, после чего произошла эта неприятная ситуация с Алексеем Петровичем. В случае возникновения проблем я буду лично ходатайствовать у губернатора.

Жандарм поморщился от услышанных слов. Видно, успел наобещать сынку губернатора чего-то, но крыть теперь было нечем: по-тихому законопатить меня уже не выйдет.

— Поэтому прямо сейчас я забираю Прохорова. Вот предписание секретной части штаба.

Он достал из внутреннего кармана сложенный вчетверо лист, развернул и положил на край стола. Пристав что-то пробормотал себе под нос, но все-таки взял бумагу. Пробежал глазами строчки, лицо у него дернулось. Потом он перечитал еще раз, медленнее.

— Значит, так… — протянул пристав, закончив чтение. — Тут сказано…

— Там сказано, — мягко перебил его Афанасьев, — что Григорий Прохоров, казак станицы Волынской, состоит при мне как свидетель и участник следственных действий. До особого распоряжения он отходит в мое ведение.

Он проговорил это без нажима, но так, что спорить не хотелось.

— А драка? — упрямо спросил пристав. — Оскорбление дворянина, сопротивление… У меня рапорт, свидетели…

— Дознание по их показаниям вы продолжите, — спокойно сказал Афанасьев. — Потерпевший пусть ознакомится с показаниями свидетелей. Если будет настаивать на наказании Прохорова, то вы знаете, где меня искать.

Он наконец посмотрел на меня, коротко, прищурившись, будто проверяя, на месте ли я.

— Но, — продолжил он, снова повернувшись к столу, — самого Прохорова прошу из-под стражи немедленно освободить.

— На каком основании? — пристав все-таки стукнул пальцами по столу.

— На том основании, — голос у Афанасьева чуть сталью звякнул, — что он нужен мне живым, невредимым для дела государственной важности. А в холодной у вас есть шанс, что он и до утра не доживет. К тому же ему тринадцать лет, и по всем законам империи он считается недееспособным.

В кабинете наступила тишина. Пристав шумно втянул воздух, отложил бумагу, потом вернул ее Афанасьеву.

— Ваши бумаги… серьезные, — нехотя проговорил он. — Но и обязанности мои никто не отменял.

— И я не предлагаю их отменять, — тут же парировал Афанасьев. — Работайте, допрашивайте свидетелей, ведите разбирательство.

Он снова бросил короткий взгляд на меня:

— Только Прохоров сейчас едет со мной.

Жандарм тихонько кашлянул в кулак, вслух говорить не рискнул.

Пристав еще немного потолкал карандаш по столу, потом вздохнул:

— Под расписку.

— Разумеется, — кивнул Андрей Павлович.

Он подошел к столу, быстро подписал протянутый лист и отложил перо. Пристав откинулся на спинку стула, с некоторым любопытством на меня посмотрел:

— Ступай, Прохоров. Пока… свободен.

Я кивнул, но радоваться как-то не получалось. Свободен… ага. Как же. Чувствовал себя вещдоком, переложенным из одной коробки в другую. Я сделал шаг к двери, чувствуя недовольные взгляды.

В коридоре пахло сыростью, табаком и чем-то еще… тюрьмой, короче. Надзиратель, тот самый, что водил меня в камеру, вытянулся, потом, опомнившись, козырнул Афанасьеву.

— Одежду ему вернуть. И чтобы ни одной вещи не пропало.

— Слушаюсь, — пробурчал надзиратель, бросив на меня взгляд.

Дверь во двор открылась, и по глазам резанул свет, я прищурился. После камеры и кабинета солнце било в лицо, как прожектор. У крыльца стоял Яков. Папаха на затылке, усы чуть насмешливо скривлены. Рядом наши лошади.

— О, кто пришел, — протянул он. — Тебя не узнать, Гриня.

Я только фыркнул.

— Вижу, навел знакомства с местной публикой, — добавил он, оглядывая мой потрепанный вид и перебинтованную руку.

— А ты бы сам попробовал, — буркнул я.

Афанасьев спустился следом, на ступеньках на минуту остановился, оглянулся назад.

— Так, казаки, — сказал он. — Сейчас едете на постоялый двор.

Он повернулся к Якову:

— Мальчишке нужно помыться, переодеться и поесть. Потом — ко мне. Адрес знаешь?

— Знаю, Андрей Павлович, — кивнул Яков. — К вечеру будем у вас.

— Буду ждать, — сухо сказал штабс-капитан. — Времени у нас немного.

Он уже сделал шаг к своему коню, а я поймал взгляд надзирателя, выглянувшего из дверей участка. Тот самый, что заводил меня в камеру. Он же, похоже, и пытался организовать расправу надо мной. В его глазах было любопытство и недовольство. Видать, у него тоже гешефт сорвался.

— Пошли, Гришка, — дернул меня за рукав Яков.

Пошли так пошли. Яков подхватил меня под локоть, будто боялся, что я сейчас возьму, да и свалю обратно в участок. Дошел до коновязи, рука ныла, но это были уже мелочи.

— Сядешь? — спросил Яков, кивая на коня.

— Куда денусь, — буркнул я, вскакивая в седло.

Тронулись. Я сунул руку в карман, на самом деле доставая из сундука свистульку в виде сокола. Убрал ее еще когда шли к участку, не хотелось, чтобы она пропала. Надел бечевку на шею. Свистулька легла на грудь, и я сразу почувствовал связь с соколом.

Где-то там, далеко от Ставрополя, был мой сапсан — Хан. Он занервничал: мы на такое время еще никогда не расставались. Даже без медитации понял, что он уже рвется сюда на всех порах.

Я послал ему образ: не лети сюда. В городе хищную птицу быстро заметят, а кто-нибудь и пальнуть может, если почует опасность. Он, слава богу, меня понял. В ответ пришло недовольство, похожее на хриплый клекот где-то в груди.

«Потерпи, Хан, — подумал я. — Не время сейчас».

— Ты чего там, в седле не усни, герой, — хмыкнул Яков, — упадешь — подымать не стану.

— Да не дождешься, — отозвался я и, наконец, вынырнул обратно в реальность.

— Яков Михалыч! — окликнул я казака.

— Ась?

— Давай в собор заглянем? — спросил я, сам от себя не ожидая.

Он чуть приподнял бровь, но кивнул:

— Добре, Гриша, поехали, — ответил он, не задумываясь, и отвернул в сторону.

В соборе было тихо, только свечи потрескивали. Я поставил одну — за упокой отца, погибшего на тракте. Вторую — за матушку с сестрёнками, за нашу Волынскую. Третью — о здравии живых.

Постоял немного, глядя на огоньки, и вдруг поймал себя на мысли, что здесь, пожалуй, самое спокойное место, где мне довелось побывать за последние месяцы.

— Не знаю, правильно ли я всё делаю, — шепнул я почти беззвучно, — но уж как умею.

Потом перекрестился и вышел из собора вместе с Михалычем.

На постоялом дворе пахло сеном, навозом, дымом и чем-то вкусным. В стороне топилась баня, Яков заранее об этом позаботился и попросил хозяина.

— Ну вот, сейчас тебя, казачонок, отмоем.

В предбаннике было тепло, шел пар из приоткрытой двери.