К обеду станичники и без меня с траншеей справились. Трубы Андрей Сазоновский сделал так, что концы стыковались: одна в другую входила. Главное — положить их с уклоном, а это самое сложное на такой дистанции. Стыки промажем глиной. Печник наш Ефим какой-то мудреный состав для этой «замазки» Трофиму подсказал, а я уж лезть не стал. Не везде свой нос пихать приходится, и слава богу.

Мы довели траншею до ручья, и нужно было сделать самое сложное. Водозабор с так называемого водопада Мирон сделал из лиственницы. Конструкция простая: вода отводилась с этого небольшого водопада в сторону к трубе и там уже попадала в нее. Эту часть тоже пришлось из дерева городить. Ну а что поделаешь, магазинов с сантехникой в нашей станице нет и не предвидится. Решили не мудрить: если в будущем все будет работать, уже можно подумать и о том, чтобы заказать то же самое из меди, например. Но Мирон уверяет, что лиственница долго простоит.

После обеда начали соединять всю конструкцию. Почти все трубы хорошо подходили друг к другу, по принципу «папа-мама». Трофим с Мироном, когда раскладывали их рядом с траншеей, этот момент проверяли особенно, и если находили такие, что не стыкуются, то меняли местами.

— На аршин, не меньше, — буркнул Мирон, примеряя брусок. — Глубже не стоит, потом и достать трудней будет.

— Главное, чтоб не перемерзло, — ответил я. — А там, глядишь, и зимой вода пойдет.

Плотник хмыкнул, вытер лоб рукавом.

— Смотрю я, Гриня, у тебя все не как у людей. То баню с предбанником выдумал, да еще и печку вывел туда, теперь вот вода в трубе. Эх, мудреный ты казачонок…

Мы оба засмеялись. Дед из-под навеса тоже поддакнул, довольный:

— Хохочете, работнички, гляжу?

Солнце припекало знатно, в воздухе пахло сырой глиной и дымом из соседнего двора. Мы дошли до поворота канавы, где нужно было уложить колено. Мирон опустился, поправил трубу и кивнул мне:

— Все, Гриня, как эта замазка Ефимкина застынет, можем воду пускать.

Он отошел в сторону, оглядел весь ход канавы. От ручья до самого двора тянулась ровная линия. До завтра все должно просохнуть, и тогда дело будет сделано.

Пока стояли, я краем глаза заметил движение у ограды — будто тень скользнула вдоль забора, а потом исчезла. Неясно, человек это был или просто кошка какая.

— Видел? — спросил я вполголоса.

— Чего? — не понял Мирон.

— Да так… показалось, наверное, — махнул я рукой.

Мирон выпрямился, размял спину.

— Пойду-ка, взгляну, чего там Сидор делает. А то ушел и с концами, а ну храпит уже? — сказал он и ушел к сараю.

Я остался один. Ветер чуть качнул калитку, доска скрипнула. Я подошел, осмотрелся и на земле приметил свежий след сапога. Широкая пятка, гвозди вбиты странным образом. Этот след я, конечно, сразу узнал. Присел, осмотрел внимательнее. Земля мягкая, след четкий, значит, приходил недавно.

Поднял взгляд на улицу — пусто. Лишь собака во дворе напротив подняла уши и уставилась в ту же сторону.

— Ладно, — пробормотал я. — Если кто шастает, сам себя выдаст.

Позже Мирон притянул из сарая пару досок, присел у порога и стал строгать.

— Смотри-ка, — сказал он, — из этой доски стол выйдет, как у приказчика в Пятигорске.

Я сел рядом, взял в руки щепу, повертел. Дуб и правда хорош.

— Стол нам нужен, да. Еще лавки вдоль стены и кровати всем, — ответил я.

Мирон кивнул, улыбаясь:

— Девчонки у тебя как пташки. Им и небольшие сгодятся. Сделаю ладно, чтоб лет десять стояло.

Мы с ним обговорили размеры. Я принес эскизы всего, что нужно в хату по мебели. И вышло довольно много. Нужны были четыре кровати, большой обеденный стол на кухню, туда же две широкие лавки, в комнаты — шкафы для вещей, чтобы в каждой такой был. Еще в мастерскую себе прочный верстак, за которым можно и стоя работать. Ну и полки кое-где да табуретки.

— Ну ты и дал, Гриша! — почесал голову Мирон. — Я, глядишь, и до осени не управлюсь.

— Ты не переживай, не горит. Начни со стола да кроватей. А если что не сможешь, то из Пятигорска потом уже привезем. Но вообще тут мудреного ничего нет.

— Да, погляжу, — окинул он взглядом дом и баню, — мудреного и правда от тебя нечего ждать! — Мирон расхохотался.

— Слыхал? Из Пятигорска чиновник пожаловал.

— Какой еще чиновник?

— Да говорят, помощник полицмейстера. Мол, проверку проводить будет. У станичного правления остановился, с бумагами, с печатью.

Я нахмурился:

— Проверку чего?

— А кто ж его знает. Народ шепчет — будто про деньги какие-то выведывает. Гаврила Трофимыч тоже с утра через станицу проходил, мрачный был, даже меня не приметил.

Мирон говорил спокойно, но тревога в его голосе чувствовалась. У нас в станице просто: друг друга все знают, и полицейские чины сюда почти не совались никогда. Все внутренние дела всегда на казачьем кругу решались.

— Ты видал его, чиновника-то? — спросил я.

— Краем глаза видел. Высокий, в сером сюртуке, на плече повязка — видать, ранен недавно. Говорят, чин у него немалый, да и какая-то бумага от полицмейстера имеется.

— Ранен… — повторил я тихо. — Вот совпадение.

Мирон посмотрел на меня исподлобья:

— Ты, Гриня, аккуратней будь. Взгляд мне твой что-то не нравится.

— Понял, — коротко сказал я. — Гаврила Трофимыч разберется, не впервой ему.

Мы постояли молча. За забором доносился стук топора — Пронька возился с дровами. Мирон вернулся к доскам, а я пошел по двору. Солнце уже клонилось к горизонту.

Возле калитки снова увидел след. Не тот, что утром, а свежий, чуть сбоку — будто снова подходили. Пригляделся: след похож, только отпечаток глубже.

«Не показалось», — мелькнуло в голове.

Оглянулся — никого. Только баба с коромыслом прошла по улице, да у кузни мелькнула лошадь. Но чуйка уже подсказывала беду.

«Ну ладно, — подумал я, — вечером глянем, что у нас за гости».

Решил сходить к атаману — узнать про чиновника и чего ему надобно. Надел чистую рубаху, штаны. Гаврила Трофимыч был у себя, курил трубку на крыльце. Увидел меня, кивком позвал в горницу.

— Знал, что придешь, — хрипло сказал он, притворяя дверь. — Чиновника видел?

— Только краем глаза. Мирон сказывал.

— Лещинский, помощник полицмейстера. С бумагой приехал: мол, розыск ведут казенных денег, похищенных. Говорит, есть у него информация, что в нашей станице орудуют какие-то бандиты. А я прогнать не могу — бумага серьезная.

Он нахмурился, помусолив губами трубку:

— Самое непонятное: письмо на имя наказного атамана Рудзевича в Ставрополь я отправил, но оно еще дойти никак не могло. А если бы дошло — к нам пожаловали бы из штаба или из жандармерии на худой конец. Мы ведь на границе, дело государственное. Скорее всего был бы офицер секретной части штаба, а уж никак не помощник полицмейстера из Пятигорска. Понимаешь?

— Да. Дело ясное, что дело темное, — сказал я. — И что, Лещинский по дворам искать пойдет?

— Пока непонятно. Сидит, бумаги перебирает. Но я ему сразу сказал: без моего ведома ни шагу. Станица — не его Пятигорск.

Атаман посмотрел на меня пристально:

— А тебе, Гриша, скажу — будь настороже. Плечо у него перевязано. Похож на твоего стрелка?

— Не знаю, Гаврила Трофимыч. В платке тот был, на лице. Но совпадение больно уж прямое, да и следы возле нашего дома видел — сильно на те смахивают. Каблуки приметные, да гвозди.

— То-то же. Сиди тише воды, ниже травы. Пока сам не полезет — не встревай. А коли полезет… — он не договорил, но я все понял. — Подошвы у него Захар уже срисовал. Говорит: именно они. Вот такие дела.

Вернулся домой еще более встревоженный. Если это и правда тот стрелок, то теперь он здесь, под личиной служаки, да еще и при мандате, якорь ему в задницу. И у него есть все возможности меня достать. А я — как мышь в западне.

Вечером следил за улицей, но подозрительных людей не видел. Только новые следы у калитки говорили, что визиты все-таки были. Кто-то явно присматривал за мной.