Ночь на стоянке прошла спокойно, без приключений. В последнее время они, кажется, ходят за мной по пятам, норовя ухватить в любой момент. Как тогда, на бандитской малине. В голову сами собой полезли воспоминания недельной давности — из Пятигорска.

Когда я задел эту чертову нитку из конского волоса, над кроватью коротко звякнуло. Видать, висела примитивная «сигналка» — ложка по стеклянной бутылке или что-то в этом роде. Мне тогда было не до разглядываний. Я дернулся, но поздно.

Мужик на кровати резко подскочил. В руке у него был револьвер, ствол смотрел мне прямо в лицо.

Я сглотнул, понимая: вот и приплыли — сейчас мозги Гришки, он же Лешка Прохоров, разлетятся по стене.

Но выстрела не последовало.

— Ты еще кто? — сипло спросил он.

Хотелось сказать: «Дед Мороз, твою мать», но в таком положении было не до шуток. Я брякнул первое, что пришло в голову:

— Сантехник Коля.

— Какой, нахрен, техник Коля⁈ — взвыл мужик. — Я тебя щас, мразь…

От его рыка вскочила женщина, лежавшая рядом. Она метнулась и сбила ему линию огня. В этот миг я рванул вперед. Левой рукой, огибая женщину, дотронулся до ствола револьвера. Оружие исчезло в моем сундуке.

— Что за нахер⁈ — заорал Иван.

Тем временем у меня в руке уже был мой шестизарядный Лефоше. Женщина завизжала.

— Вась, Васенька, кто это⁈ — залепетала она, поворачиваясь ко мне спиной.

Я коротко ударил ее рукоятью по затылку. Она осела на кровать без сознания.

— Не двигаться, сука. Точнее, Вася, — рявкнул я, не отводя ствола от его груди.

Он замер, вытаращив глаза, явно не ожидая такого поворота.

— Лицом в подушку, руки за спину, — скомандовал я. — Живо.

Он медленно повиновался. Я достал из сундука крепкую бечевку и стал связывать ему запястья. Для этого пришлось залезть на кровать — со стороны картина вышла бы комичная, но мне было не до смеха.

Когда убедился, что руки бандита связаны крепко, велел ему слезать на пол и лечь. Повиновался он неохотно, но появившийся из ниоткуда кинжал в моей руке добавил ему покладистости.

Я проверил пульс у женщины и, от греха подальше, тоже связал ей руки за спиной, прихватив к ножке кровати.

Потом вернулся к Васе: он лежал на полу и разглядывал пыль под кроватью. Я дернул его за шиворот, подбадривая стволом проводил в комнату, усадил на стул. Рядом, раскинувшись на столе, «отдыхал» его подручный.

Авторитет скалился, но молчал.

— Где кассу хранишь? — спросил я, упирая ствол ему в затылок.

Он молчал, только губами шевельнул. Я вонзил нож ему в бедро.

Сначала он даже не понял, что произошло. Мне было не до сантиментов. Время утекало — выстрел и крики вполне могли кто-то расслышать. Полевой допрос, которому меня обучили еще в Афгане, сейчас был как раз в тему.

— А-а-а-а, сука! Что творишь⁈ Знаешь, кто я⁈ — заверещал Василий.

Я ударил его стволом по почкам. Он крякнул и согнулся.

— Повторить вопрос? — спокойно спросил я, приставив кинжал к ране на его ноге.

— Под… под полом… в сенях… — прохрипел он. — Там плита с кольцом…

Я оттащил его в сени, и он указал место. Действительно, под соломой нашелся люк с железным кольцом.

Привязал веревку к кольцу, выставил перед собой Василия и стал тянуть. Он как-то весь сжался.

— Стой, да стой же, говорю тебе! — заорал он.

Я перестал поднимать люк.

— Что там?

— Самострел налажен. Если потянешь — посечет картечью.

— Как снять?

— Вон за ту веревку дерни, — мотнул он подбородком в сторону угла, где и правда торчала какая-то бечевка.

Рисковать я не стал. К ней тоже привязал свою веревку и, встав за Васю, потянул на себя. Внизу, под полом, что-то щелкнуло. Я повторил процедуру с кольцом. В этот раз Василий стоял спокойно и не дергался.

Когда люк открылся, в углублении под ним обнаружились два кожаных мешочка. В одном — серебряные монеты и какие-то украшения. В другом — бумажные ассигнации, свернутые в трубки.

На вскидку сложно сказать, сколько там было. Я не стал считать, сразу прибрал все это в свой сундук.

Вася, увидев, как ценности просто испарились, заморгал, стал разевать рот, но не вымолвил ни слова.

— В комнату, — сказал я душегубу.

По украшениям в мешке было понятно, что с людей их срывали — скорее всего, с тех, кто уже покинул эту грешную землю.

Василий сделал шаг в сторону комнаты, а я нанес ему удар по затылку. От тяжелой рукоятки револьвера он осел и стал сползать по стене. Чуть отступив в сторону, я, не мудрствуя, вогнал кинжал ему в область сердца. Тело варнака выгнулось и затихло.

Я пробежался по дому. В углу приметил две керосиновые лампы и две бутыли с керосином, еще нашел два револьвера. Один — такой же, как у меня, Лефоше, второй — капсульный «Кольт» 1851 года, тот самый «Нэви» тридцать шестого калибра.

Еще мне очень приглянулось кресло-качалка. Слишком уж искусно было сделано из лозы и покрыто каким-то лаком. Я живо представил в нем дедушку на террасе со своей трубкой и не удержался — отправил кресло в сундук.

У спавшего в первой комнате нашел за пазухой пачку бумажных купюр. У двоих в карманах — кошельки, ножи, всякую мелочь. Все это тоже отправил в сундук.

Вышел во двор, огляделся. Тишина. В этом районе вообще темно, ни одного фонаря рядом. Похоже, нас никто не услышал.

Вернулся в дом, подошел к женщине — она все еще была без сознания. Просто разрезал ей путы и оставил приходить в себя. Утром точно проснется, голова поболит, но не более.

На следующее утро я отправился к армянину Сурену, как и советовал Сазоновский. Мастерская его находилась на Подгорной, в конце грязноватой улочки, но внутри был порядок.

Сам Сурен — армянин лет пятидесяти, с густыми черными усами и умными глазами — выслушал мои хотелки.

— Котел для бани на пятнадцать ведер, задвижки, колосники, решетки, — перечислил я. — И, если есть, чугунная плита с конфорками.

— Все это есть, — кивнул Сурен. — Котел — десять рублей. Плита — пять. Остальное — еще три рубля. Итого восемнадцать.

Я немного поторговался, ссылаясь на рекомендацию Сазоновского. Сурен усмехнулся, сбросил полтину. Сошлись на семнадцати с половиной.

— Сурен, а казан у тебя есть?

Сурен почесал голову:

— Это как в Дербенте и Темир-Хан-Шуре такой?

— Ну-ка покажи, — обрадовался я.

Он повел меня в сарай, где лежали три вполне узнаваемых казана.

— Вот, гляди. На пробу сделал. Обычно их привозят, а тут я подумал: дело-то нехитрое — и вот.

Я повертел в руках довольно увесистый казан литров на пятнадцать, взял из рук Сурена крышку с деревянной палочкой в ручке, примерил.

— Отлично, Сурен.

— Может, еще и жаровню мне сделаешь?

— Это как, Гриша? — спросил армянин.

— Давай нарисую.

Сурен сходил, принес лист желтоватой бумаги и карандаш. Я быстро нарисовал обычный мангал на ножках, повыше, чтобы можно было стоя шашлыки ворочать.

Сурен посмотрел, покрутил в руках чертеж.

— Ну, сложного тут ничего нет. Но его же не из чугуна надо?

— Нет, зачем. Из листового железа можно. И вот эти шампуры — тоже железные. Кузнец у тебя в хозяйстве имеется?

— А то, как же! — улыбнулся Сурен.

В общем, сговорились мы. Я оставил оплату за все и сказал, что как найду возчиков до Волынской — заберу.

— А везти-то тебе много надо будет?

— Да прилично. Думаю, с твоим добром если на четыре воза войдет, то хорошо. И кроме твоей чугунины — черепица да глиняные трубы. Так что крепкие возы будут нужны.

— До Волынской? — переспросил он, сплюнув. — Дорога не сахар. Четыре воза — рублей двенадцать будет, не меньше. Потянешь?

— Мне подходит.

Мы ударили по рукам и договорились, что Сурен сообщит на постоялый двор Степану в Горячеводской, как все будет готово. Ну и возчиков сам подберет.

Оставшиеся дни в Пятигорске прошли тихо. Я жил у Степана Михалыча, помогал ему по хозяйству, иногда уходил в город. Гулял по базару, смотрел на людей, слушал разговоры.