Бочка стояла неполная — за утро два раза уже таскали воду из колодца. Деревянные ведра тяжелые, а до колодца вовсе не ближний свет. Ноги после строительных работ и так гудят, а тут еще и с водой морока. И все это ради того, чтобы умыться да чай вскипятить.

Все-таки идея подвести воду от ручья — дельная. Практически рядом с нашим плетнем он протекает, в нескольких шагах — рукой подать. Вода чистая, студеная, только после дождей мутная бывает. А мы какого-то черта на колодец таскаемся с ведрами. И тут мысль пришла сама собой.

— Можно пустить воду прямо сюда… — пробормотал я вслух.

Дед приподнял бровь:

— Чего пустить-то?

— Воду, — говорю. — От ручья сделать так, чтобы самотеком шла в бочку. И таскать с колодца не надо будет. Разве что, когда дожди сильные идут да вода в ручье, мутная становится. Ну и зимой, ежели замерзнет.

Трофим фыркнул, даже ложку от стола отложил:

— Самотеком? Ты, Гриша, мудришь, что ли? Как ты ее сюда пустишь — против горы, али как?

— Не против, — усмехнулся я. — По склону. У ручья же верховья выше, вон гляди! — Я показал Трофиму на небольшой порог, что образовывал крохотный водопад. Он как раз был выше нашего участка. — Гляди: делаем желоб деревянный — надо только дерево правильное выбрать. И подводим прямо сюда. Выроем там небольшую канаву, прудик такой. И из него, коли что, можем воду брать. А то, что из желоба течет, и в пищу использовать, если чистая будет.

Трофим задумался, дед хмыкнул:

— Эх, затея-то вроде толковая, только хлопотная шибко.

— Дуб, — Мирон почесал бороду, глядя в сторону ручья. — Или лиственницу надо на желоб. Дуб крепче, но тяжелый, рубить его да тесать — того гляди, замучаешься. Лиственница от воды только крепчает. У меня как раз несколько стволов лиственничных лежит, с прошлой осени справные. На желоба должно как раз хватить.

— По чем отдашь? — спросил я, сразу переходя к делу.

Мирон, не торопясь, доел свою порцию, вытер ложку о портки.

— За три ствола, с запасом… Рубль сорок. Без работы. Обтесать, продолбить — это уже отдельно.

— Держи, — сказал я, доставая из кошелька монеты и протягивая ему. — Бери и, как будет время, начинай работу. Главное, чтобы добрый желоб вышел.

Плотник кивнул, спрятал деньги за пазуху.

— Завтра к полудню приволоку. Посмотрим, что выйдет.

Обед доели быстро: под жарким солнцем полное брюхо набивать не хотелось. Работа закипела с новой силой. К вечеру от хаты остался только остов — выгоревшие стены да груда мусора, который Пронька, кряхтя, вывозил на телеге за околицу. То, что можно было пустить на дрова, оставляли. Трофим с Сидором начали готовить площадку под завтрашний день — расчистили место для глины и соломы, разметили, где будем месить саман.

Я чувствовал приятную усталость в мышцах. Тело, хоть и молодое, но не особо привычно к такой работе. Надо начинать системные тренировки, а то никуда не годится. Когда солнце начало скрываться за холмами и работники разошлись по домам, я решил размяться. Достал из сундука свою шашку — ту самую, с которой не так давно попал в этот мир.

Сталь холодно блеснула в последних лучах заката. Я сделал несколько размашистых движений, привыкая к весу и балансу. Тело Гришки помнило основы, заученные еще в детстве, а я привыкал, понимая, что необходимо достичь мастерства в этом деле.

Пока, признаться, движения выходили угловатыми, дыхание сбивалось. Из сарая, опираясь на косяк, вышел дед. Увидел меня с шашкой, прищурился и молча поманил пальцем.

Я подошел:

— Что, дедушка?

Он не ответил, развернулся и, ковыляя, зашел обратно в сарай. Я стоял в нерешительности, с шашкой в руке. Через минуту старик вернулся. В его руках была другая шашка, и он протянул ее мне.

— На, внучек, погляди.

Ножны были теплыми от его рук. Я сразу узнал их: это были те самые ножны, в которых лежал и мой клинок. Только вот эти были более новыми, что ли.

Я выхватил клинок. Уже по звуку, что раздался, понял, что это тот самый. Вернее, его полная копия. И форма та же, и рукоять — точь-в-точь как у моей, только еще менее истертая в местах хвата. И клеймо в виде сокола спутать сложно.

Дед взял из моих рук обе шашки и положил рядом. Они были как братья-близнецы. Тот же изгиб, те же клейма у пяты клинка.

Старик поднял на меня свой пронзительный, замораживающий взгляд.

— Вот, — хрипло сказал он, тыча пальцем в мою шашку. — Это наша, родовая. Прохоровых. Она досталась мне от деда, а ему — от его отца. Первым ее владельцем, Гриша, был наш предок, мой прапрадед, есаул Алексей Прохоров. Родился он аж в 1674 году от Рождества Христова. Лихой казак был, о нем много легенд есть, я тебе как-нибудь поведаю. А погиб он в бою под Полтавой в 1709 году, когда Петр Алексеевич шведа бил. А эта… — он перевел палец на другую. — Она что, из того же гнезда? Ну-ка, Григорий, поведай. Откель у тебя она взялась?

Я стоял, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Что я мог сказать? Правду? Что я из мира, где по небу летают железные птицы, а люди разговаривают через куски стекла? Он бы мне не поверил. Или… Даже думать про варианты не хочу. Может, когда-нибудь и раскроюсь, но пока не готов.

— Дедушка… — голос мой сорвался. — Я и сам не пойму… Она просто нашлась.

Я не врал. Так оно и было по факту. Дед молчал, впиваясь в меня взглядом. Ждал.

— Помнишь, я рассказывал, как на тракте отстал от обоза и попал в амбар к графу Жирновскому, после того как варнаки батю застрелили? — я лихорадочно соображал. — Когда очнулся потом в амбаре, она уже была при мне. Благодаря шашке я и смог оттуда выбраться, а потом собак порубить, когда те меня загнали в лесу.

Я замолчал, следя за его лицом. Поверит ли?

Дед медленно провел пальцем по клинку моей шашки, потом по своей.

— Гм… — крякнул он. — Бывает и такое, слыхивал уже. Правда, раньше думал, что это сказки старых казаков. Оружие само хозяина находит. Особенно если кровь одна. — Он поднял на меня взгляд. — Говоришь, в амбаре появилась?

— Так точно, дедушка. Будто всегда при мне была.

— Неспроста… — прошептал старик, сравнивая шашки. — И клейма те же…Сапсан! Будто это одно и то же оружие: у твоих ножны больше износились, да рукоять. Неспроста, Гриша, ой, неспроста!

Он замолчал, уставившись в сторону ручья, где уже сгущались сумерки.

— Алексей Прохоров… — вдруг произнес он задумчиво. — Шашка того Алексея к тебе пришла. И дух в тебе… не мальчика, но мужа. Я сразу приметил, как ты вернулся: будто очень повзрослел. Даже взгляд изменился, Гриша, словно не тринадцать тебе, а все тридцать, а то и поболе.

У меня похолодело внутри: дед все видел и чувствовал.

— Может, знак это, — тихо сказал дед. — Знак, что род наш не прервется. И ты, Гриша, не просто так выжил в том амбаре. Тебя ж эти ироды запороть до смерти могли, коли двадцать плетей выписали. Я знаю, что это такое: не всякий крепкий казак сдюжит, а как ты выдержал — ума не приложу!

Он вздохнул, протянул мне мою шашку.

— Бери, теперь обе твои, Гриша. Не посрами честь пращуров своих, — дед перекрестил меня и поцеловал в лоб.

Я взял клинок, и что-то щелкнуло в моем сознании: «Совпадение имен — Алексей Прохоров, шашка-близнец, перемещение в этот мир, эти три точки на руке, дарованные непонятно кем — то ли самим перемещением, то ли дедом из моей прошлой жизни. Похоже, все это — звенья одной цепи. Я здесь не случайно. И во всем этом мне придется разобраться самому».

— Спасибо, дедушка, — сказал я тихо. — Не посрамлю.

Дед хмыкнул, развернулся и, не говоря больше ни слова, побрел к сараю.

Я остался один в сгущающихся сумерках, с двумя одинаковыми шашками в руках, и пытался понять, что, черт возьми, сейчас такое было.

Наутро все снова собрались во дворе — как по расписанию. Солнце только поднялось, а жара уже подступала. В углу стояла кадка с водой, рядом валялись деревянные лопаты и ведра. Мирон, облокотившись на рукоять, ждал, пока Трофим с Сидором доволокут последние вязанки соломы.