Снаружи, во дворе, в нескольких шагах от сарая, раздался голос.

— А это что⁈

Я сработал на чистых инстинктах. Сорвал с себя мокрый плащ, швырнул его в тёмный угол. Потом сбросил мокрую рубаху и шагнул к Агате. Чавкающие шаги за дверью приближались.

— Сено там храню, — голос старика безуспешно пытался отбиться от преследователя.

Сначала Агата отпрянула, но затем в её глазах блеснуло понимание. Я схватил ткань платья. Ткань с треском поддалась, обнажая ключицы и упругую, белую грудь девушки.

Агата вздрогнула и коротко вздохнула. Я схватил её за плечи, грубо притянул к себе и развернул, прижав обнажённой спиной к своей груди. Я обвил руку вокруг её талии, прижимая её тело к своему, и закрыл ей рот ладонью. Я почувствовал дрожь, холод её кожи и внезапную, дикую теплоту, пробивающуюся изнутри.

— Молчи, — прошептал я ей прямо в ухо, и моё горячее, прерывистое дыхание обожгло её мокрую шею.

Дверь сарая с треском распахнулась. В проёме, залитом лунным светом, стоял силуэт с обнажённым клинком в руке. Я замер, прижимая к себе Агату. Моё тело было напряжено, да и её тоже. Агата тяжело дышала и её сердце бешено колотилось.

Боец сделал шаг вперёд. Его взгляд скользнул по грязному полу, тёмным углам и нам. Он искал оружие, доспехи, признаки хоть чего-либо, а видел лишь двух перепуганных, полураздетых любовников, застигнутых врасплох в вонючем сарае.

Он кивнул сам себе. Вид нашего «позора» был слишком убедителен. Мы явно не выглядели как те, кого они искали. Не беглый ратник и принцесса, а просто грязные, испуганные деревенщины, укрывшиеся для тёплой забавы. Он брезгливо сморщился.

— Не высовывайтесь, — бросил он, разворачиваясь и выходя из сарая.

Дверь захлопнулась, но не до конца, оставшись приоткрытой на пол-пальца, впуская полоску света и холодного воздуха.

— А я вам что говаривал, — раздался убедительный голос старика.

Мы замерли, прислушиваясь. Шаги удалялись из избы. Потом донёсся короткий, отрывистый разговор.

— Ничего…. Проверить дальше по берегу.

Но напряжение не исчезло. Оно сменилось на другую форму — тяжёлую и горячую. Адреналин, едва ли нашедший выход в бою, всё ещё бушевал в крови, стучал в висках и заставлял сердце биться чуть быстрее. Тело Агаты, ещё мгновение назад холодное, теперь пылало и всё ещё мелко дрожало, но эта дрожь была уже не от страха.

По коже Агаты пробежали мурашки. Моя рука, обвитая вокруг талии, ощущала каждый её вдох. Я медленно ослабил хватку и отнял ладонь ото рта. С губ Агаты сорвался тихий стон. Она не отпрянула, лишь медленно повернула голову и посмотрела на меня через плечо.

И одного её взгляда мне хватило. Я повернул её к себе и притянул, уже без притворства.

Пальцы Агаты вцепились в мою разгорячённую спину. Мои губы прижались к её шее, чувствуя солёный вкус речной воды. Она сдавленно застонала и впилась зубами мне в плечо.

Я повалил Агату в сено. Солома хрустнула под нашим весом. Я разорвал платье, и её горячие бедра обхватили меня. Ногти девушки впились мне в кожу, и тишину сарая заполнили сдавленные стоны и рычание.

Когда звериная страсть отхлынула, она оставила после себя лишь тихий звон в ушах и приятную тяжесть в мышцах. Я лежал на спине, а на моей груди тяжело дышала Агата. Она по-хозяйски закинула на меня ногу, и я с удовольствием пробежал пальцами по её нежной коже. Агата задержала дыхание.

В этот момент дверь скрипнула и открылась чуть шире. В проёме, не заходя внутрь, показался старик.

— Побойтесь богов, — пробурчал он и бросил на порог две аккуратно сложенные стопки с одеждой.

Он прикрыл дверь и ушёл. Мне совершенно не хотелось вставать. В этом грязном, вонючем сарае было чертовски уютно, и глаза закрывались сами собой. Но я мягко освободился от цепких рук Агаты и поднялся на ноги, чувствуя, как каждая мышца ноет в унисон. Подошёл к двери, взял одежду. Ткань была грубой, зато сухой и чистой.

Я бросил Агате одну стопку одежды. Она уже сидела, подтянув колени к груди. Её силуэт в полутьме выглядел хрупким и соблазнительным. Мы одевались молча. Сухая ткань на коже казалась величайшей роскошью. В простых рубахах и штанах мы выглядели практически неотличимо от любого местного бедняка.

Я взглянул на Агату, и она встретила мой взгляд. В ней не было ни смущения, ни стыда. Я приоткрыл дверь и выглянул наружу.

— До рассвета совсем ничего, — спокойно сказал я. — Нужно идти.

Агата лишь кивнула, поправила слишком большую рубаху, затолкав полы в штаны. Её глаза снова стали ясными и расчётливыми. Только блеск так и не ушёл.

Я бросил наши мокрые, порванные вещи к другому тряпью — вряд ли кто-то будет копошиться в старом сарае. Затем мы выскользнули наружу.

До Ярмута мы добрались к рассвету. Нам повезло, и на тракте удалось присоединиться к небольшой телеге с семьёй, которая ехала за крепкие стены города, чтобы переждать там предстоящую бурю. Агата молчала почти всю дорогу от усталости, которая обрушилась на неё свинцовой тяжестью.

К алхимической лавке мы вышли через переулки и небольшой дворик, зашли внутрь через чёрный ход, так что колокольчик над парадной дверью сегодня молчал. Внутри всё было так же, как и раньше. Дверь заперта, окна тёмные.

Я повернулся к девушке. В её глазах теплился живой огонёк.

— Закройся, — сказал я тихо. — Никого не впускай, пока я не дам сигнал.

Девушка кивнула, и несколько прядей тёмных волос упали ей на лоб.

— Хорошо, — спокойно произнесла она.

— Я решу вопрос с твоим долгом в ближайшие дни, — сказал я.

Агата кивнула.

Мы подошли к двери. Девушка открыла её тихим щелчком, и на этот раз раздался звон колокольчика. Я вышел на крыльцо.

— Темников, — раздался усталый голос Агаты.

Я остановился и обернулся.

— Спасибо, — тихо сказала она.

Я лишь коротко кивнул в ответ и, не сказав больше ни слова, растворился в утренней дымке.

Цитадель встретила меня непривычной, лихорадочной активностью. Не той, что бывает на испытаниях или во время боевых тревог. Всё было каким-то сосредоточенным и злым. Ратники в полевой форме, Вороны и Волки, стояли кучками по всему плацу — не строем, а так, словно их выгнали из казарм и не знают, что с ними делать. Они перешёптывались и бросали взгляды в одну и ту же точку, на штаб. В воздухе висело густое напряжение.

Я прошёл через ворота, и моя простая одежда вызывала недоуменные взгляды. Я добрался до казармы, переоделся и выбрался наружу. В казарме не было ни Ивана, ни Ярославы. Я сразу же зашагал к плацу. И по пути, на противоположной стороне, в тени сторожевой башни, увидел знакомых мне бойцов — тех самых в чёрных доспехах, без каких-либо опознавательных знаков.

Их было трое. Они просто стояли, образовав живой, незыблемый периметр, расслабленные и спокойные. Они смотрели не на суетящихся соратников, а поверх голов, сканируя крыши, окна и проходы. И их ауры были совершенно точно мне знакомы по прошлой ночи.

Я уже собирался скользнуть в арку к конюшне, когда из тени вышел Олаф. Его лицо было серым от усталости. Я подошёл к нему, скрываясь в темноте арки.

— Жив, — констатировал он. Его голос был низким и хриповатым.

— Пока что, — ответил я и прислонился плечом к холодному камню.

Отсюда был виден и плац, и чёрные фигуры у башни. Олаф проследил за моим взглядом.

— Всю ночь город на ушах, — произнёс он так тихо, что слова потонули в общем гуле. — Они рыскали по всему району у реки. Подняли стражу и коменданта.

Он помолчал, глядя на чёрные фигуры.

— Знакомые лица? — спокойно спросил я.

Олаф повернулся ко мне и посмотрел на меня как на дурака. Даже не так — как на юродивого или безумца.

— Тим, — спокойно проговорил Олаф. — Ты не перестаёшь меня удивлять.

Я напрягся, чувствуя, что что-то упускаю.

— Это гвардейцы цесаревича Георгия, — продолжил говорить Олаф, чеканя каждое слово. — Он прибыл с инспекцией прошлой ночью. Под шумок. Без свиты, только с ними.