— Вы пытаетесь убедить меня, что цифровизация реестра льготников – это «несвоевременно», Петр Иванович? – мой голос звучит тихо, почти вкрадчиво. Но за эти два года каждый, кто сидит за этим длинным, полированным столом из мореного дуба, выучил: когда Франковская говорит тихо, нужно искать укрытие.

За окном здания Кабинета Министров – серый, дождливый ноябрь. Внутри – душно от запаха старой бумаги и кофе.

Напротив меня сидит заместитель министра финансов – грузный мужчина с одутловатым лицом и бегающими глазками. Нервно крутит в руках «Паркер», который явно получил в подарок, а не купил.

— Майя Валентиновна, поймите, - он тщательно подбирает слова. – Бюджетный комитет не пропустит эту правку. У нас дефицит… у нас приоритеты… Это миллиарды на переоборудование, на сервера…

— Это миллиарды, которые мы сэкономим, убрав из списков «мертвые души», - перебиваю я. Жестко. Без права на возражение. - Я видела вашу аналитику - и видела реальные цифры тоже видела. Разница оседает в карманах чиновников на местах. И если вы, Петр Иванович, сейчас говорите мне «нет», я буду вынуждена считать, что вы либо некомпетентны, либо в доле.

В зале повисает тишина. Мертвая. Такая, что слышно, как гудит кондиционер под потолком.

Мои помощники – молодые, зубастые ребята, которых я набрала сама, вычистив авгиевы конюшни министерства, – сидят с каменными лицами, но шоу им, определенно, нравится.

— Это… серьезное обвинение, госпожа министр, - сипит замминистра, багровея.

— Это не обвинение. Это вариант интерпретации. – Я откидываюсь на спинку кресла, копируя - неосознанно, но точно - позу Павла Форварда. – У меня на столе лежит проект постановления Кабмина. Он согласован с Премьером. В нем прописаны жесткие сроки верификации всех социальных выплат через «Шаг». Вы подпишете согласование сегодня до шести вечера. Или в понедельник утром я подниму вопрос о вашем служебном несоответствии на заседании правительства.

Я смотрю ему в глаза. Не мигая.

— У нас есть понимание?

Он держится еще секунду. Пытается найти поддержку у коллег, но все внезапно находят очень интересные узоры на паркете или в своих планшетах. Никто не хочет связываться с «железной леди» соцполитики. С женщиной, которая пережила переформатирование правительства, войну компроматов и попытку рейдерского захвата ее инициатив, и осталась в своем кресле, став только сильнее.

— Хорошо, - выдавливает он. - Мы… изыщем резервы.

— Я знала, что мы договоримся, - встаю.

Совещание окончено.

Люди начинают торопливо собирать бумаги, шурша листами и мыслями.

Я не жду, выхожу из зала заседаний первой, но в коридоре меня перехватывает Амина - да, я забрала ее себе. Лучшего ассистента в мире нельзя было оставлять не при делах.

— Майя, у нас через час эфир на национальном.

— Отменяй, - бросаю на ходу, направляясь к лифту.

— Но… эфир?

— Пусть идет зам. Дай ему тезисы по пенсионной реформе, пусть учится говорить ртом.

— Ты просила напомнить, что нам нужно подготовить речь для встречи с представителем ООН, - она прямо на ходу вносит изменения в планшет.

Обожаю ее за то, что везде за мной успевает – это не так просто, мне есть с чем сравнивать. Предыдущие две помощницы не выдержали мой ритм даже месяц.

— Отлично, займемся этим в понедельник.

Несмотря на мое плотное расписание, графики и работу, которой действительно много, я строго держу железобетонное правило – никакой работы в выходные. За два года сделала всего несколько исключений и только потому, что тогда ситуации были действительно форсмажорные.

Я останавливаюсь у лифта. Нажимаю кнопку. Поворачиваюсь к ней и впервые за день улыбаюсь по-настоящему, а не дежурной улыбкой политика.

— Сегодня презентация, - говорю с легкой дрожью в голосе.

Ее глаза округляются, а потом теплеют. Она знает.

— О боже… Черт, тоже туда хочу!

— Ты, моя голуба, сейчас полетишь вольной птицей к мужу и сыну, - посмеиваюсь и мы обмениваемся понимающими взглядами. Ради работы со мной ей пришлось сократить декретный отпуск, поэтому я в меру возможностей стараюсь не задерживать ее дольше, чем она мне действительно нужна. Сегодня – отпускаю на полдня раньше.

Губы Амины беззвучно шепчут «спасибо».

Лифт приезжает. Я захожу внутрь, двери закрываются, отрезая меня от гула голосов, от бесконечных проблем, от чужих судеб, которыми я жонглирую по двенадцать часов в сутки.

У меня есть ровно два часа. Час на дорогу через пробки (господи, спаси наш трафик), час на сборы.

Вылетаю из здания Кабмина через черный ход, игнорируя журналистов, дежурящих у центрального. Охрана привычно отдает честь.

На служебной парковке, среди черных, скучных «Тойот» и «Мерседесов» - мой новенький темно-синий матовый «Фалькон».

Моя верная «Медуза» с наступлением холодов отправляется на парковку на «каникулы», но зато в теплое время года я из нее практически не вылезаю. А это – подарок Славы. Я министр и мне, конечно, грех жаловаться на зарплату, но добытчик у нас он – смеется и говорит, что я зарабатываю на шпильки и маникюр. А мне нравится, что «нами» уверенно рулит он. И что под капотом машины, на которой я гоняю, бьется его двигатель.

В салоне запах дорогой кожи, тишина и ощущение кабины космического корабля.

Бросаю сумку на пассажирское сиденье, скидываю ненавистные туфли на шпильке – здесь, в моем личном коконе, можно.

Нажимаю кнопку «Старт». Двигатель оживает бесшумно, лишь легкая вибрация и загоревшиеся приборные панели говорят о том, что зверь проснулся.

— Домой, - говорю я голосовому помощнику.

— Маршрут построен, - отвечает приятный женский голос. – Пробки восемь баллов. Расчетное время – пятьдесят минут.

— У нас есть сорок, - шепчу я, выруливая на улицу.

Вливаюсь в поток. Машина слушается малейшего движения руля, она словно читает мои мысли. Я люблю этот автомобиль. Не потому, что он статусный. Не потому, что он экологичный. А потому, что каждый винтик, каждый алгоритм в нем пропитан гением моего Дубровского. Когда я веду «Фалькон», мне кажется, что он держит меня за руку.

В потоке машин лавирую агрессивно, но расчетливо, выгрызая буквально каждую минуту.

Я не могу опоздать. Я просто не имею права.

Домой залетаю ровно через сорок пять минут, чудом избежав двух пробок.

Лифт поднимает меня на наш этаж.

Больше нет двух дверей и стены между ними. Нет «его» и «моей» территории. Есть одно огромное, залитое светом (хотя сейчас за окнами уже темнеет) пространство, которое дышит нами.

Бросаю ключи на консоль в прихожей, сбрасываю пальто.

— Я дома! - кричу в пустоту, зная, что мне никто не ответит. Дубровский уже на площадке. Готовится. И немного нервничает.

Бегу по квартире, и каждый шаг отзывается теплом узнавания.

Гигантский диван, на котором можно жить, проектор вместо телевизора, барная стойка, за которой мы иногда пьем сок или вино (зависит от настроения) по ночам, обсуждая прошедший день.

На месте бывшей стены - несущая колонна, декорированная грубым бетоном, и вокруг нее – узаконенный нами обоими «творческий хаос».

Я прохожу мимо библиотеки. Это больше не просто стеллажи с книгами, хоть их и стало заметно больше. Это сердце нашего дома. Огромный, пушистый ковер на полу, два глубоких кресла. У окна – массивный стол, на котором даже у моего аккуратиста Дубровского всегда перманентный творческий хаос. Лежащие здесь инструменты выглядят как хирургические приборы. Здесь Слава любит сидеть по вечерам, ковыряясь в каких-то мелких деталях, пока я читаю или работаю с документами.

Наш дом пахнет книгами и сложными металлическими деталями.

Прямо сейчас там лежит разобранный макет… я даже не знаю, чего, но выглядит как деталь ракеты, и мой забытый утром планшет с повесткой дня Кабмина. Идеальное соседство.

Влетаю в спальню. Огромная кровать, застеленная темным бельем – Слава выходил позже, видна его работа. Я, если честно, так не могу… а иногда просто ленюсь и оставляю как есть.