Закончив петь, я взглянул в зал, увидел, что оставшиеся пересели ближе к оркестровой нише и слушали с вниманием. Бедный старичок сидел на кресле у стола, опустив голову, руки висели плетьми. Поднял лицо — две дорожки слез блестели на его дряблых щеках. Марина вскочила со своего места, встала на колени рядом:

— Пётр Сергеевич, вам плохо? — с каким-то испугом спросила, сжав его тощую руку.

— Нет, нет, Мариночка, все так чудесно, — захлёбываясь в словах проговорил он, погладив руку Марине. — Как душевно пел этот молодой человек. Так щемит душу.

Он вытащил из кармашка большой клетчатый платок, начал вытирать слезы, всхлипывая.

— Может чего-нибудь весёлое сыграть?

— Да-да, сыграйте ещё что-нибудь.

Я взял энергичный аккорд и запел куплет из фильма «Я — Шаповалов Т. П.», которым там поёт Вадим Мулерман.

Наш командир удалой,

Мы все пойдём за тобой,

Если снова труба позовёт.

Если пуля убьёт,

Сын клинок подберёт

И пощады не будет врагу.

Пётр Сергеевич встрепенулся, бросил на меня радостный взгляд, оживился, на лице возникла слабая улыбка.

— Да-да, это хорошо. Это правильно, — пробормотал он и тонким, квакающим голоском напел: «Мы — красные кавалеристы, и про нас былинники речистые ведут рассказ»

А я продолжил уже громко:

О том, как в ночи ясные,

О том, как в дни ненастные

Мы гордо и смело в бой пойдём!

Веди, Будённый, нас смелее в бой!

— Как хорошо, — покачал головой старичок. — Вспомнил молодость, как я полком командовал в Гражданскую. Эх, какое было время. Молодость, молодость.

Я уж решил, что, выполнив пожелание, смогу наконец, спеть для Марины «Признание» Заболоцкого, как рядом обнаружил плотную фигуру мужчины за пятьдесят, сильные залысины, ещё тёмные волосы, но виски уже обильно посеребрила седина. Пиджак расстегнут, показывая довольно обширный живот, шея и лицо уже багровая от выпитого, несло от него дорогим табаком и коньяком.

— Слушай, парень, а ты чего-нить забугорное можешь сбацать? — он вытащил из кармана две салатовых бумажки с портретом Ленина, бесцеремонно засунул мне в карман пиджака.

— Битлов? Итальянцев?

— Да чо хочешь.

Я набрал побольше воздуха в лёгких, выдохнул резко. Ударив по струнам, начал аккорд за аккордом выдавать «Crazy Little Thing Called Love», стараясь не выпадать из рисунка мелодии, когда Фредди исполнял эту песню на Live Aid в 1985-м году. Повторить студийную запись к клипу, я, разумеется, не мог. Когда нужно было имитировать проигрыш Брайана Мея, ко мне вдруг подключился Алёшка и довольно точно воспроизвёл на скрипке и так виртуозно, что у меня аж мурашки пронеслись по спине.

Когда отзвучал последний аккорд под сводами, я взглянул на мужика, он стоял ошарашенный, челюсть чуть отвисла, моргал быстро, словно соображал что-то.

— А ты откуда взял эту песню? — поинтересовался он через мгновение.

— Это песня Queen, Фредди Меркьюри сочинил.

— Чего-то я у них такого не слышал. Круто. Маладца, — он похлопал меня по плечу. — Слушай, а цыганщину сможешь изобразить?

Мне хотелось послать мужика куда подальше, но я не мог это сделать, не зная, какого уровня партийный чиновник передо мной. Марина вернулась за наш столик, положив головку на поставленную на стол руку, и словно изучала меня, кусая губы.

Я подошёл к Алексею и проиграл ему мелодию «А цыган идёт», сможет он мне помочь на скрипке, а в этой песне она так мощно и энергично звучит. Но музыку, которую Андрей Петров напишет лишь в начале 80-х, Алёшка никогда не слышал. Лицо у парня стало серьёзным, попросил повторить напев, потом кивнул:

— Попробую.

Объявлять название я не стал, все равно стихи Киплинга вряд ли кто-то читал, а сама песня появится лишь через пять лет. Но была-не была, все равно все пьяные, и, если я не вытяну, меня за это не побьют. Но по крайней мере, эту балладу я могу посвятить Марине. И голос у меня все-таки был помощнее, чем у Никиты Михалкова.

Я набрался смелости, запел вначале тихо, речитативом, а потом разошёлся и начал уже выдавать приличный вокал:

Так вперёд — за цыганской звездой кочевой, —

Hа закат, где дрожат паруса,

И глаза глядят с бесприютной тоской

В багровеющие небеса!

После этого куплета нужен был мощный проигрыш скрипки, да такой, чтобы душу рвало на части. Я на миг замешкался, бросил взгляд на Алёшку, и он понял меня, чертяка, словно мысли мои прочёл. Сыграл так энергично и красиво, что я не удержался от довольной улыбки. А потом уже в последнем куплете выдал такое глиссандо, что едва голос не сорвал. Едва отдышался, как мужчина подошёл ко мне ближе и заговорщицки, тихо спросил:

— А ты цыган? Или еврей?

— Я — русский.

— Неет. Так русские петь не умеют, — протянул он, качая головой, но ушёл, довольно ухмыляясь.

И я уже решил ударить по струнам и спеть, наконец «Очарована, околдована», но сбоку нарисовался тип довольно приметной внешности: высокий и худой, через все лицо проходил бугристый шрам, начинался над левой бровью, потом по щеке и заканчивался на шее. Прекрасно сшитый тёмно-синий костюм с планками орденов и медалей, а левый рукав, пустой, пришит к карману пиджака. Я вспомнил, что, когда он шёл, слышал едва заметный скрип: звук протезов, у моего одного деда были такие — ему ноги отрезало электричкой. И самое главное, этот человек напоминал Мельникова и Марину, и я решил, что это брат Кирилла Петровича.

— Олег, — обратился он тихим, едва слышным голосом, так что мне изо всех сил пришлось напрячь слух. — Спойте какую-нибудь песню о войне. Что-нибудь.

— А что именно? — песен я знал много, выбрать было из чего.

— На ваш вкус.

Я обратил внимание на одну из наградных планок на груди мужчины — голубая с синими полосками — «За взятие Вены» и вспомнил песню, которую бабушка любила слушать в исполнении Ярослава Евдокимова «Майский вальс». Когда мы приходили к ней в гости, она обязательно ставила пластинку с этой песней. И мне она нравилась, так что я подобрал аккорды на гитаре. Но я лихорадочно пытался вспомнить, когда эта песня появилась? Вдруг я промахнусь, как с песней Queen? Но если моя бабушка слушала, наверняка, песня старая. Я взял первый аккорд Ля минор, проиграл вступление, ритмично, жизнерадостно:

Весна 45-го года

Как ждал тебя синий Дунай

Народам Европы свободу

Принёс жаркий солнечный май

https://vk.com/audio-2001151675_123151675

Но допеть не успел, после фразы: «А парень с улыбкой счастливой гармонь свою к сердцу прижал, как будто он волжские видел разливы, как будто Россию обнял» мужчина стал белым, как мел, пошатнулся и стал оседать на пол. Я бросился к нему, успел подхватить и усадить на кресло. И услышал отчаянный крик Марины: «Дядя!», она сорвалась с места, кинулась к нему, упала на колени рядом, распахнув полу пиджака, ослабила галстук, из внутреннего кармана вытащила металлический тюбик, дрожащими руками вытряхнула пару таблеток, сунула ему в рот. К нам уже подбежала немолодая женщина в накинутом на плечи халате, схватила за руку мужчину, отсчитала пульс. Из пластикового бокса вынула флакончик темно-жёлтого стекла, вылила на салфетку. И я ощутил едкий запах нашатыря. Мужчина поднял голову, взглянул на меня какой-то странной улыбкой, слабой, но счастливой. На иссиня-белом лице начал проступать румянец.

А я на подкашивающихся ногах доплёлся до стола и плюхнулся на кресло, поставив рядом гитару, которую уже, кажется, ненавидел. Марина подошла ко мне, села напротив, я даже не хотел видеть ее лица.

— Извините, я не хотел…

— Олег, вашей вины тут нет, — она положила свою руку на мою, сжала. — Такая прекрасная песня. Это же про моего дядю. Это он в Вене играл на баяне. Он был комиссаром полка.

— Политруком? В частях НКВД?