— Понятно. Ну, вы видите, Олег Николаевич, как у нас относятся к талантливым людям.

Костецкий казался захмелевшим, расслабленным, но его расспросы выглядели, как «психологический обыск», он «прощупывал» меня не хуже какого-нибудь КГБ-шника. Может быть, потому что читал характеристику Грачёва, где тот описал меня, как человека политически неграмотного и даже опасного, смутьяна, практически диссидента, антисоветчика, каким я никогда не был. Я старался отвечать искренне, не напрягаясь. Но не поддерживал мысли хозяина дома о сладкой жизни за бугром.

— Ну, хорошо, — Костецкий хлопнул ладонью по столу, со скрипом выдвинул ящик, достал пухлый бумажник из хорошей черной кожи, выложил на стол купюру в пятьдесят рублей.

— Это аванс. Предлагаю такой распорядок. Два раза в неделю, по два часа. Вторник и четверг.

— Пока денег не надо, я должен понять, смогу я помочь вашему сыну или нет.

— Да ладно вам, Олег Николаевич, — он брезгливо поморщился. — Это же бумажка, нарисованная на Гознаке. Юра вас довезёт до дома, — он нажал на кнопку, лежащую на столе.

— Не надо, спасибо. Сам доберусь. Мне нужно кое-куда заехать. По делам. Если успею.

— Ну, воля ваша, — он чуть поднял бровь и махнул рукой шофёру, который появился в проёме, чтобы парень убрался. — У нас тут хоть и элитный район, но хулиганья хватает. Дадут по башке кирпичом и привет.

Когда я вышел из подъезда, сильно пожалел, что отказался от машины. Небо затянуло лохматыми сизыми тучами, волнами накатывался ветер, бросал в лицо горсти ледяной крупы. Меся ногами выпавший снег, я доплёлся до остановки троллейбуса, уселся на скамейку. Пришлось ждать долго, я уже начал замерзать, вскочил с места. Начал ходить по площадке, хлопая себя по плечам, чтобы согреться. Вспоминал разговор с Костецким. Возможно, он вовсе не испытывал меня, а реально страдал здесь после того, как познакомился со «сладкой» западной жизнью. Но я ловил себя на мысли, что с одной стороны хочу, чтобы такие талантливые ребята, как Глеб сделали что-то здесь, для нашей страны. А с другой посоветовал отцу парня увезти его в Штаты, где своих программистов хватает.

С такими мыслями я заметил, как показалась тупая морда троллейбуса. Он катился вперёд, со штанги срывался ослепительный фейерверк искр. В плохо освещённом салоне я увидел всего трех пассажиров — полную даму в мохеровом берете, с огромной сумкой, держала её на коленях, прижимая к себя, будто боялась, что кто-то посягнёт на её богатство: из сумки торчал хвост рыбы, свисала куриная башка с мёртвыми стеклянными глазами и гребешком, что всегда вызывало у меня дрожь. Видно, ехала из столовой или магазина, прихватив дефицит. У кабины, запахнувшись в тонкое тёмное пальтишко, дремал вихрастый парень. И где-то в середине ряда сидел мужчина в полушубке, отороченном белым мехом и в лохматой шапке. На коленях у него я заметил «дипломат» — плоский чемоданчик, отделанной ребристой чёрной кожей, рядом с ручкой — кодовый замок. Этот пассажир вёл себя нервно. Выглянул в окно, всматриваясь в чернильную тьму, плохо разгоняемую уличными фонарями, выпрямился, плотнее прижимая к себе дипломат. Снял толстые перчатки, сунул в карман. Потом зачем-то вытащил и вновь надел.

Я бросил пятак в кассу с облезлым синим корпусом и пожелтевшим пластиком, сквозь который на чёрной ленте просматривались тускло монеты. Что заставило вздрогнуть пассажира с дипломатом. Мужчина с опаской оглядел меня с ног до головы, вжал голову в плечи, и спустил своё сокровище на пол.

Открутив билет, я уселся у окна на холодное, из синего дерматина, сиденье, поёрзал, стараясь согреться. Взгляд мой упал на билет, который по-прежнему сжимал в кулаке. И промелькнула мысль, что можно было сэкономить — билет на троллейбус пока стоил четыре копейки. И усмехнулся своей мысли.

Троллейбус дёрнулся, тронулся, медленно потащив нашу компанию к следующей остановке. Поначалу я всматривался в тьму, но потом усталость взяла своё, и я задремал.

Лязгнули в очередной раз двери. И властный женский голос пробудил меня:

— Граждане, предъявите билеты!

Я поднял сонный взгляд и увидел в проходе странную троицу: полную даму сопровождали двое мужчин, один высокий, худой, на костлявых плечах висело длинное черное пальто. Второй — плотный коротышка в болоньевой куртке, на круглом плоском лице — маленькие глазки, словно гвоздики, воткнутые в тесто.

Машинально я бросил взгляд на часы: десять часов, с чего вдруг контролёрам взбрендило в голову проверять пассажиров так поздно? План по «зайцам» не выполнили? Но сейчас их улов вряд ли будет велик. Они прошли мимо билетной кассы, даже не списав серию и номер последнего билета. Женщина равнодушно бросила взгляд на мой билет, толстая тётка с набитой сумкой их не заинтересовала, как и дремавший парень. Они сразу направились к мужчине с дипломатом.

— Ваш билет, гражданин? — я услышал сиплый мужской голос.

— У меня проездной, — отозвался тот.

— Покажите. Ага, проездной-то у вас просроченный! Правда, Марья Тимофеевна? Вот смотрите, билет на январь, а сейчас начало февраля.

— Что вы такое говорите⁈ — взвился пассажир. — У меня правильный проездной! Отдайте!

Последнее слово прозвучало так жалобно, что я обернулся. Полная дама торчала в проходе, а два мужика взяли пассажира с дипломатом в «клещи». Высокий схватил его за руку, встряхнул и потянул к выходу. Мужчина попытался вывернуться, но безрезультатно.

— Куда вы меня вы меня тащите? — вскрикнул он.

— В милицию!

— Я могу заплатить штраф! Хотя вы лжёте! Мой проездной действительный!

— Марья Тимофеевна, попросите водителя остановить машину.

Та послушно кивнула и направилась к кабине. Постучала в стекло кабины монеткой, и что-то сказала. Троллейбус резко дёрнулся, и остановился между остановками. Распахнулись с лязгом двери, и мужики потащили пассажира с дипломатом к выходу. Как только за ними вышла их спутница, двери захлопнулись, и я лишь взглядом проводил странную компанию: двое мужиков, сжимая третьего с двух сторон, тащили его куда-то в сторону. А за ними плелась женщина.

Я не выдержал, выскочил на остановке, и бросился обратно. Но никого не увидел. Ветер шумел в кронах голых деревьев, поднимал с тротуара маленькие торнадо-завихрения. Стуча колёсами на стыках, тренькая, проехал трамвай. Шурша шинами, проносились пикапы, фургоны с полустёртыми надписями «Молоко», «Продукты». Куда-то по своим делам спешили прохожие: высокий мужчина в куртке и шапке-ушанке протащил на допотопных санках пацана, укутанного в толстое ватное пальтишко, и в нахлобученной по самые уши шапке. Пробежала стройная девушка в приталенном сером пальто, высоких сапогах на каблуке, и маленькой вязаной шапочке. Тяжело пыхтя, опираясь на сучковатую палку, медленно прошёл старик.

Пытаясь усмирить стучавшее где-то на уровне горла сердце, я пробежал дальше и тут заметил, как от тротуара ушла вбок дорожка и по ней явно тащили что-то тяжёлое — на свежевыпавшем снеге остались следы. Я прислушался, и сквозь завывания ветра расслышал голоса.

Рванул туда, и вскоре догнал. Спрятавшись за деревом, стал наблюдать. Вся не святая троица окружила мужчину, который раскинув руки и ноги, лежал на спине. Промелькнула мысль: неужели опоздал? И уже убили? Сволочи! Но жертва пошевелилась, попыталась привстать.

Поодаль стояла женщина, но теперь она выглядела иначе. Стройная, невысокая, в облегающем спортивном костюме. Атлетические плечи, упругие бицепсы и крепкие ноги. Яркая примета — густая шапка огненно-рыжих кудрей, которые она раньше прятала под париком, изображая серую мышь-контролёршу. Курила, и в темноте вспыхивал и гас алый огонёк, освещая выпуклые, резко очерченные губы, греческий нос с небольшой горбинкой, выступающий волевой подбородок. Стряхнув пепел элегантным движением, она гортанно, с хрипотцой в голосе бросила:

— Кто тебя, ублюдок, просил его бить? А? Ну, кто, Лысый?

— Он упёрся рогой, базара нет, — спокойным баском ответил коротышка. — Чё хотел, я должен был?