В её взгляде читается нечто большее, чем просто забота: этим «отдыхайте» она будто специально оставляет нас с Антоном наедине. Я ловлю её лёгкую улыбку и понимаю — всё это она делает с намерением «помирить».

После ужина я прошу Антона ненадолго присмотреть за сыном, чтобы спокойно принять душ. Он, конечно же, не отказывает — кажется, даже рад возможности провести время с малышом.

Остывшая вода приятно скользит по коже, смывая усталость последних дней. В роддоме не было ни минуты покоя, а здесь, дома, наконец приходит тихое чувство уюта. Я стою, закрыв глаза, слушая, как капли стучат по плитке, как будто мир снова выравнивается.

Когда выхожу из ванной, завёрнутая в халат, в коридоре стоит удивительная тишина. Я заглядываю в комнату и замираю.

Антон сидит в кресле у окна, придерживая на руках Сашу. Осторожно покачивает его и тихо, почти шёпотом, приговаривает:

— Мой любимый сынок… Как же я тебя ждал…

Его голос дрожит — не от слабости, а от чувства, которое нельзя притворить.

Я невольно задерживаю дыхание. В нём есть что-то новое, чужое, но в то же время до боли знакомое.

Антон замечает меня и чуть смущённо улыбается, будто застигнут на месте преступления.

— Ты сам взял его с кроватки? — не сдерживаю лёгкую тревогу.

— Конечно, — спокойно отвечает он, чуть наклоняя голову к сыну. — Не волнуйся, я же ходил на курсы, помнишь? И ещё кучу роликов пересмотрел, так что я осторожен.

Он поднимает глаза на меня, мягко, почти шутливо добавляет:

— Тебе нужно отдыхать. В роддоме ты ведь даже ночью не спала. Я посижу с ним.

Я стою, прислонившись к дверному косяку, и наблюдаю, как Антон укачивает нашего сына. Тихие покачивания, лёгкий напев, тёплый свет ночника — всё это будто застеклено в одном коротком мгновении. И впервые за долгое время я не хочу спорить, не хочу защищаться, просто хочется дышать.

Потом я заставляю себя оторваться от этой картины, ведь нужно уже отпустить Антона домой. Подсушиваю волосы, делаю все свои привычные процедуры — механически, будто повторяя движения, которые должны вернуть привычный порядок. На душе странное спокойствие, смешанное с усталостью и чем-то похожим на грусть.

Когда возвращаюсь в комнату, Антон всё ещё сидит у кроватки, но Саша уже спит. Под его крошечным носиком дрожит дыхание; он сладко посапывает, изредка чмокая губами. Я невольно улыбаюсь.

— Уснул… — тихо говорю, подходя ближе. Мой голос едва слышен, словно боюсь потревожить покой сына.

Антон поднимает взгляд и тоже улыбается — устало, мягко, с какой-то тихой благодарностью. Я наклоняюсь, поправляю одеяло, и в этот момент чувствую, как к талии прикасаются его холодные руки.

Я вздрагиваю. Сердце делает короткий рывок. Антон не отпускает, наоборот, чуть прижимается ближе. Его дыхание касается моей шеи, следом — лёгкий поцелуй, осторожный, как просьба.

— Прости, — шепчет он. — Мне очень тебя не хватает…

Его голос звучит глухо, почти надломлено. В этих словах нет уверенности, только боль и сожаление.

Мне хочется что-то ответить, но губы не слушаются. В груди всё переворачивается: теплотой от старых чувств и холодом от новых ран.

Я стою молча, не двигаюсь, чувствуя, как прошлое тихо подбирается всё ближе. И понимаю — этот момент может всё изменить… или окончательно разрушить то, что от нас осталось.

Глава 23

Спустя три месяца

— Сашенька, мальчик ты наш, растет, не успеваем заметить, — улыбается Антон, когда мы идем по парку всей семьей.

Антон мне вновь сделал предложение. Просил простить его за всё. Я долго думала, что же мне делать и как быть. Я всегда была за полную семью, но сердце будто не может принять тот факт, что мой муж был с другой, изменял и уходил, говоря, что разлюбил…

Только сейчас я чувствую заботу о детях. Только сейчас я вижу его дома, а не постоянно на работе, и смотрю, как он пытается быть передо мной другим: не самим собой, а другим человеком.

— Это точно, он уже все понимает, — улыбаюсь я в ответ и смотрю, как из коляски на нас смотрит наш мальчик. Приятное тепло разливается по всему телу.

— Мама, мама, можно я пойду куплю себе пончик и чай? — спрашивает дочь, подбегая к нам, когда мы присаживаемся на лавочку в парке между густых сосен.

— Конечно, тебе купить, родная? — смотрю на уже такую взрослую Алису. Она так рада, что вернулся Антон, и даже ради неё я закрыла глаза на многое, хоть и внутри все еще так болит и не может поверить, что это действительно всё на самом деле.

— Нет, мам. Я хочу сама. Дай карточку! — пищит Алиса веселым голосом.

— Алиса, держи! — достает Антон из кармана бумажник и вытаскивает карту, чтобы дать дочери.

— Спасибо! — весело кричит Алиса и бежит к ларьку напротив, где делают самые вкусные пончики.

— А она изменилась, такая стала осознанная что ли. Больше и в школе на неё не жалуются, — говорит Антон, глядя на меня.

— Изменилась… Ведь папа теперь рядом… — мысленно вспоминаю то время еще до нашего развода, когда Алиса почти не видела отца. Он только давал ей деньги и откупался дорогими подарками. Конечно, всё остальное было на мне… А сейчас Антон пытается участвовать в жизни своих детей, как и должно быть в нормальных семьях…

— Любимая, давай не будем о грустном, ладно? — голос Антона мягкий, почти шепот. — Может, сегодня оставим детей у твоей мамы? Сходим куда-нибудь вдвоём? Я так соскучился… — он кладёт руку мне на плечо, и от этого простого жеста внутри что-то болезненно сжимается.

Я мечтала о таких словах, о таких вечерах, чтобы он был рядом, не отрешённый, не занятый своими делами, а со мной. Раньше я мысленно прокручивала подобные сцены, представляла, как всё будет, если он вдруг изменится, станет снова тем, кого полюбила когда-то.

И вот — всё это происходит. Мои мечты вроде как сбываются. Он стал другим — нежным, внимательным, будто заново учится быть мужем.

Но почему же мне так тревожно от этого счастья?

— Посмотрим, — произношу я, стараясь, чтобы в голосе не дрогнуло ни одной ноты. Улыбаюсь. Почти искренне. Но взгляд всё равно блуждает, будто ищет подвох, ловушку, и не находит.

Антон действительно старается — для нас.

Он слегка сжимает моё плечо и, глядя прямо в глаза, говорит:

— А что насчёт нашей росписи, родная? Надо ведь подать заявление в ЗАГС. А то живём, как чужие, будто не семья.

Я замираю.

Он говорит это спокойно, уверенно, будто решение уже принято, как будто всё прошлое стерто, как будто не было тех ночей, разговоров, ссор, боли… Как будто можно просто перечеркнуть и начать заново.

— Ты ведь этого хочешь, правда? — добавляет он.