— Ты бы видел её слёзы перед сном… — голос срывается, руки сжимаются в кулаки. — Она до сих пор не может понять: почему ты выбрал ту девочку… Она никогда не поймёт, что у её папы были "чувства" к кому-то ещё. И плевать на меня, Антон… Но за дочь — за дочь я пойду горой.

Каждое слово шпилькой под рёбра. И всё справедливо.

— Я не люблю Наташу, Даш… Не люблю… Правда… — вырывается у меня, и я делаю шаг к ней.

Смотрю на её живот. Мой сын. Мой… сын. А цветы, которые всё ещё в её руках словно насмехаются: "Опоздал".

— Серьёзно? — вдруг смех. Горький. Резкий. Громкий. — А ушёл зачем, Антон? Уничтожить?

Я опускаю глаза. Страшно. Но говорю.

— Из-за беременности, Даш… Я… я очень хотел ребёнка…

— Не ври! — резко. Яростно. Палец — прижат ко мне, ко рту. — Тссс… Молчи… Я не хочу больше это слушать, — глаза снова блестят. Не от любви. От финала. От конца. — Да, это твой сын, но это уже ничего не значит.

И поворачивается. Уходит. Просто. Как будто больше нечего. Как будто всё сожжено. И нечего спасать.

— Это всё из-за него, Даш?! Ты влюбилась в этого ублюдка?! — ору я ей вслед — от отчаяния, от бессилия. — Только к сыну моему он не посмеет подойти! Ты слышишь?! — кричу. Кричу в пустоту.

Но она уже не слышит. Не хочет. Не должна. Она садится в машину. Плавно. Как будто это не побег, не злость… а решение. Принятое давно. И окончательно.

А я остаюсь один, посреди улицы, пустой, с тысячей слов, которые не успел сказать. С болью, от которой сводит сердце, как во сне — когда бежишь, но стоишь на месте.

Из машины Алиса машет мне. Улыбается. Не знает. Не понимает. Сколько в этом прощании не сказано… Но дома меня ждет Карина, и она тоже моя дочь…

***

Глава 17

Даша

Зайдя в дом, я стараюсь держать себя в руках. Боль проносится сквозь все мое тело. Я сказала ему. Призналась в том, что ношу нашего сына. Хотя до последнего не хотела этого делать…

— Мам, ты чего плачешь? — замечает мое состояние дочь и садится со мной рядом на диван, заглядывает в глаза, видя, как я пытаюсь скрыть от неё слезы.

— Все хорошо, Алиса, милая. Все хорошо… — тихо проговариваю, улыбаясь.

— Ты из-за папы? Твой ребенок тоже ему не нужен, да, мама? Как и я? Эта дура Карина забрала у нас папу! Она плохая, мам! Очень плохая! Это всё из-за неё! — кладет маленькую ладошку мне на животик и гладит. — Я расскажу братику про то, что это она виновата!

— Алиса, нет. Эта девочка совсем ни при чем… — шепчу я ей на ухо, пуская слезу. — Дело не в ней…

— А в ком, мама? В этой тетке? Они вдвоем виноваты, мама! Если бы их не было, наш папа был бы сейчас с нами! Как и раньше! — мечтательно произносит Алиса.

— И она тут ни при чем, Алиса… Папа сам выбрал не нас. Но он всё равно тебя очень любит и будет с тобой видеться… — говорю дочери и поправляю выбившуюся прядь ее волос, остатков прически, которая растрепалась за вечер.

— Не любит. Карину любит. Он с ней, а не с нами! — фыркает упрямо Алиса. — Мама, только не плачь, пожалуйста, — кладет голову мне на плечи. — Ведь тебе нельзя. У тебя будет ребенок…

Алиса очень неожиданно отреагировала на мою беременность. Зная, какая Алиса прямая девочка, я боялась, что у неё может начаться ревность. Но она очень обрадовалась и всегда гладит и целует мне животик. Говорит, очень ждет братика, потому что у всех её друзей есть брат или сестра.

— Не буду. Обещаю… — говорю я вслух и целую дочь в теплую щечку.

И ведь действительно, я не должна показывать свою слабость. Должна быть сильнее. У меня растет дочь. Я не хочу, чтобы она думала, что плакать из-за предателей — это нормально. Хочу стать сильнее и наконец-то выйти из этого состояния.

Просто сегодня я сорвалась. Меня словно отбросило на тот день, когда он ушел… Когда во мне зародилась маленькая жизнь, новостью о которой я так хотела поделиться. Но вышло так, что сказала об этом только сейчас, и то при каких обстоятельствах…

И если бы не моя любимая работа, на которой я отвлекаюсь, и дочь, которая всегда рядом, я бы точно сошла с ума…

Коллеги все время думают, что мне тяжело стоять над пациентами целый день уже на таком сроке, и постоянно уговаривают меня пойти домой. Но они не понимают, что я наоборот отвлекаюсь, и это дело дает мне силы. Я решила, что буду работать пока смогу. Пока будет легко.

— Мам, а дядя Миша тебе нравится? — вдруг спрашивает у меня дочь, озадачив меня. Я теряюсь, но тут же быстро возвращаюсь в реальность.

— Алиса, он мой очень хороший друг, — смущаясь, говорю. И ведь это действительно правда. Мишку я не рассматриваю как претендента на место под сердцем. Мне с ним хорошо и приятно вспоминать наше детство, школу. Но я сразу ему сказала, что могу быть только другом…

— А папа разозлился! — заулыбалась Алиса, будто бы поняла, что такое ревность.

— Ладно, милая, пойду-ка приму душ, а ты можешь пока разобрать все подарки. Ты же видишь, сколько их надарили, — указываю пальцем на скопление пакетов и коробок в прихожей.

— Точно! — вскакивает Алиса и бежит к подаркам, некоторые она уже распаковала, но большинство еще стоит нетронутыми.

Открыв прохладную воду, встаю под капли душа. Тело приятно охлаждается, и моментами я чувствую легкость. Мысли о том, как я буду воспитывать сына одна, придают мне только сил. Я справлюсь. Что бы ни было.

Вспоминая слова дочери о том, что если бы Антон не ушел и был с нами, то мы были бы счастливы… Но так ли на самом деле? Последний год-два нашей жизни действительно не были похожи на отношения двух любящих друг друга людей.

Но я любила… А Антон… Он будто бы позволял себя любить. Он был вроде рядом и как будто так далеко. Я чувствовала себя одинокой и какой-то не совсем счастливой с ним. Все наши разговоры сводились к бытовым вопросам. Мне не хватало его. И наших вечеров за чашкой какао друг с другом. Это лишь была иллюзия того, что мой муж рядом.

Сколько раз я начинала разговор о том, как мне не хватает нас… Просто вдвоём. Без телефонов, без суеты, без равнодушного «потом». Я говорила ему, что хочу чувствовать себя нужной, желанной. Что мне важны наши вечера, наши прикосновения, наша близость — не только физическая, но и душевная.

Он сначала отмахивался. Потом начинал раздражаться.

— Ты всё выдумываешь. Всё у нас нормально, — резко, с усталостью на лице. — Я работаю, я устаю, и не надо мне делать голову…

И я замолкала. Глотала свои чувства, зарывала обиды поглубже, убеждала себя, что, может быть, действительно чего-то жду слишком много.

Ночами я всё чаще засыпала одна, не дождавшись его. Пустая сторона кровати говорила за него громче любых слов. Иногда он приходил поздно, ложился рядом, и мы, словно чужие, делили одну постель.

Близость стала редким и формальным ритуалом. Как будто обязательство. Без слов, без взгляда, без желания. Чтобы побыстрее, попроще, без чувств — просто чтобы было.

Я пыталась вернуть искру. Покупала новое белье, подбирала его с таким трепетом — вспоминала, от чего у него когда-то загорались глаза. Хотела снова стать для него той самой. Но он даже не замечал. Иногда только кивал. Или вовсе не реагировал.

Он просто продолжал оставлять деньги на тумбочке и говорил своим усталым голосом:

— Трать, сколько хочешь. Отпуск перенесём… На другой месяц.

А этот «другой месяц» всё не наступал. А мой единственный настоящий отпуск превратился не в отдых, а в попытку хоть где-то побыть с ним наедине. Хоть как-то вернуть его в "нас".

Я мечтала услышать простое: "Я соскучился. Я хочу быть с тобой."

Но слышала снова: "Задержусь на работе. Поужинай сама."

Я долго винила себя. Объясняла — наверное, всё потому, что я не могу забеременеть… Ведь он хотел второго. Но потом поняла: у нас уже есть дочь.