— Не смей! — цежу, зубы отбивают дробь. — Не смей меня трогать!

— Ему ты, значит, всё позволяешь, а мне, твоему мужу, хуй с маком⁈ — рычит и снова тянется ко мне. Отъезжаю в кресле, подрываюсь, начиная задыхаться.

— Ещё одно движение, и я пойду к журналистам. Расскажу о нашей семье всё, пусть будущие акционеры решают, брать акции или нет, когда во главе стоит такая мразь!

— Иди, — выплёвывает Платон. Скрещивает руки на груди, приблизиться больше не пытается. — Расскажи, какая ты шлюха, готовая бросить семью ради любовника.

— Ты тоже чистым не останешься.

— Я — мужчина, мне простят.

В этом его правда. Что положено Юпитеру, не положено быку. Подумаешь, налево ходил, с кем не бывает? Ну, беременная любовница, так от ребёнка не отказывается. А я… Моя карьера, моё имя — шлейф потянется такой, что потом годами отмываться. Нам надо просто развестись по-тихому, не провоцировать.

— Поэтому будь хорошей девочкой, не надо никуда съезжать. Я закрою глаза на твою измену, и мы начнём всё сначала.

— Ты реально в это веришь? — от потрясения слов не нахожу. Он непробиваем, до сих пор уверен в том, что вернёт меня. Сколько раз надо сказать, что всё кончено? Когда пришёл в спальню, на миг поверила — искренне раскаивается. Грош цена его «прости».

— Верю. — Платон низко наклоняет голову, протяжно выдыхает, поднимает глаза. — Я люблю тебя, малыш.

Переход от ярости к нежности по щелчку пальца. У него, что, раздвоение личности началось?

— Я не хочу это слышать.

— Придётся, потому что это правда.

— Которая мне не нужна.

— Ты его любишь? — вижу — снова начинает раздражаться. От этих качелей начинает кружиться голова, подкатывает тошнота. Нельзя показывать свою слабость, но ноги почти не держат.

— Это тебя не касается.

Не хочу никого любить. Не хочу доверяться, открываться, чтобы потом протоптались по душе. И всё из-за тебя, Платон. Ты уничтожил всё, что у меня было, и продолжаешь уничтожать. В носу щиплет. Не дождётся, чтобы снова перед ним плакала. Стискиваю зубы, чтобы подбородок не дрожал. Платон смотрит слишком внимательно, наверняка замечает, что довёл.

— В пятницу у отца день рождения, мы должны быть там вдвоём.

— Я буду.

Знаю, что должны — что бы ни творилось за закрытыми дверьми, что бы мы друг другу ни говорили и ни делали, общий бизнес и моё обещание дождаться выпуска акций сковывают.

— Привози сегодня Яшку домой.

— Он останется у мамы. Я — тоже.

Если сейчас что-то скажет, заору во весь голос. Держусь на последних остатках нервов. Платон молчит, но в конце концов смиряется, кивает. Последний взгляд, и уходит. Падаю в кресло, блузка прилипла к коже, вся покрыта ледяным потом. Родной человек теперь пугает до приступов, надо заехать к врачу, попросить успокоительное, иначе целый вечер в его семье попросту не выдержу. Ухожу с работы раньше, чтобы собрать вещи. Не глядя бросаю в чемодан, постоянно прислушиваюсь: пришёл или нет. Находиться здесь невыносимо, даже стены пугают. До мамы доезжаю, как в тумане, только при виде знакомого дома начинает отпускать. Не спешу выходить, сижу, уткнувшись лбом в руль, перевожу дыхание. Ни мама, ни Яшка не должны такой видеть.

Хотя маму не обмануть, с порога замечает моё состояние. Молча забирает чемодан, мягко говорит:

— Я наберу тебе ванну.

Что такого она увидела, раз даже не спрашивает? Смотрю в зеркало — глаза дикие. Стеклянные. Если бы кто-то остановил на дороге, заставили бы сдать тест на запрещённые препараты.

Шумит в ванной вода, Яшка прыгает вокруг, у меня же нет сил даже поддержать разговор. Усталость налила кости свинцом, в голове гул. Едва переставляю ноги, чтобы добраться до ванной. Погружаюсь в воду сразу с головой, открываю глаза. Под водой кажется, что никого, кроме меня, в мире нет. Это так хорошо — остаться одной… Лежу так, пока в лёгких не начинает печь. После ванной и правда становится немного легче. Мама уже уложила Яшку, ждёт на кухне, накрыла лёгкий ужин, заварила любимый травяной чай. Здесь спокойно, всё родное, снова хочется плакать. Расклеилась. Один только мамин взгляд, и меня складывает пополам. Утыкаюсь лицом в её колени и реву так, что горло болит. Цепляюсь за подол её халата, обнимаю, представляя, что она забрала все проблемы. Не знаю, сколько проходит времени, когда спазмы стихают. Шмыгаю носом, смотрю на маму.

— Всё так плохо? — спрашивает она с заботой.

— Очень, — отвечаю сиплым от слёз голосом. Так и осталась сидеть на полу. Смотрю прямо перед собой и рассказываю обо всём: о Егоре, о том, что сделал Платон, об его угрозах.

— Что мне делать, мам?

Мама молчит, а потом мягко говорит:

— Выпей чаю.

Фыркаю. Ещё раз, начиная тихо смеяться. Житейская мамина мудрость — выпей чаю, успокойся, а потом видно будет.

Сегодня засыпаю, как убитая, даже будильник не слышу. Новый день, новые проблемы, которые надо решать, но верю, что справлюсь. Этот дом — моё место силы, сосны шумят вокруг, шелестят свежей листвой берёзы. Выхожу на крыльцо, смотрю на лес, грею руки чашкой чая. Осталось немного, я справлюсь. Сперва ужин, на следующей неделе уже выпуск акций, потом встреча с адвокатом. Это лежащее на поверхности. Егор, Платон, наши сложные отношения — то, что лежит в глубине. Попытаюсь максимально от этого абстрагироваться.

— Мне кажется, Егор — хороший человек, — сказала вчера мама. Пока у меня нет причин в этом сомневаться, но Платон сперва тоже был хорошим. Лучшим. А стал дерьмом. Решение приходит внезапно, как по волшебству или благодаря волшебному маминому чаю: я должна исчезнуть.

После развода, забрав Яшку, уволиться и уехать на время. Если Егор что-то ко мне чувствует — поймёт. А что там будет делать Платон — плевать.

Платон

Квартира впервые кажется такой пустой. Из неё словно жизнь выкачали, оставили одну оболочку. У нас бывали ссоры, конечно, никто не идеален, но сейчас ощущение краха стискивает виски обручем. На душе хуево. Хожу по комнатам, потерянный, не знаю, чем себя занять. В гардеробной смотрю на поредевшие стойки — Ядвига забрала часть вещей. Тянусь к её платью, приподнимаю рукав. Не помню, когда она его купила, куда надевала. Наши совместные выходы в свет слились в одно разноцветное пятно, рутина, которую надо пережить. Мы перестали ходить куда-то просто так, для себя. Не втроём с Яшкой, а только я и она. Не задумывался об этом, жил своей жизнью, отлично так жил.

Не собираюсь бить себя пяткой в грудь, что раскаиваюсь. Да, мало уделял времени жене, но она не жаловалась — своих забот хватало. Если бы ей не хватало, сказала бы, не из тех, кто будет молчать. Со временем наш брак превратился бы один из тысячи, где муж и жена — соседи. Понимаю: я постепенно начал к этому подводить, неосознанно, но уверенно. Мои измены стали первым шагом, потому что другой жизни, другой семьи не видел. Не существует в нашей среде «жили долго и счастливо». То, что происходит между нами сейчас на самом деле правильно. Это кризис, который либо выведет отношения на новый уровень, либо уничтожит. Для второго я приложил все усилия. А как ещё мог доказать, что принадлежит мне? Примитивно и тогда казалось — подействует. Мы всегда мирились сексом, в этот раз не прокатило.

Взгляд проходит по ровным рядам её обуви. Идеальных браков не бывает. Наш был таким, один на миллион. Неужели я правда её потерял? Ноги не держат, сажусь на пол, затылок ударяется о комод. Ядвига нужна мне, если не она, то кто? Не потому что умница и красавица, а потому что она — это она. Как мог считать, что секс на стороне ничего не значит? Хуёвое открытие, Платон — ты реально отмороженный мудак. Всё, что она хотела до меня донести, доходит и бьёт поленом по голове. Насилие, угрозы — этим хотел добиться прощения, серьёзно⁈ Привык ставить себя на чужое место, чтобы лучше понять. Поставил на место Ядвиги и чуть не блеванул с самого себя, во рту стало кисло. Как теперь возвращать, есть вообще хоть крохотный шанс, что простит?