— Теона, остановись, — донесся до него умоляющий голос Лавы совсем рядом. — Скажи, что ты хочешь!

— Ты же постаралась защитить брата, да? — услышал Герман, как сквозь вату, довольный смех Теоны. — Поэтому убить его магией я не смогу. Разве что машиной переехать. Но если подержать веревку вот так крепко подольше, то он станет дурачком. Будет в своей красивой квартире рисовать на стенах картинки собственными экскрементами. Отличная вещь — веревка висельника!

— Теона, я сдаюсь! — крикнула Лава. — Что ты хочешь?

Веревка немного ослабла, Герман судорожно вдохнул как можно больше воздуха и закашлял, а узел на шее затянулся снова. Он засипел, и теперь перед глазами не было уже ничего — только темнота и какие-то пятна… А потом она снова немного ослабла. Без сил он рухнул лицом вниз на каменный пол, жадно вбирая воздух вместе с каким-то песком, пылью, но какое счастье просто дышать! Пока он кашлял и плевался, женщины молчали. Он чувствовал, что веревка, как змея, продолжает опутывать его шею, и боялся сделать лишнее движение, чтобы она снова не затянулась.

— Итак, что я хочу, — спокойно, хладнокровно объявила Теона. — Ты добудешь мне ведьмино рясно, которое хранил старик. Это понятно?

— Понятно, — подтвердила Лава поспешно.

— Приведешь нашего стажера в чувство и скажешь… — ведьма вдруг остановилась и перебила сама себя. — Нет, так не годится. Недостаточно приятно, — она наклонилась к Герману и тихо сказала: — Если не хочешь пропустить все самое интересное, молчи и не двигайся, иначе отправлю тебя туда же, куда и нашего стажера. Очнешься потом и не узнаешь, где твоя сестричка. Понял меня?

Когда он кивнул, Теона небрежно потрепала его по щеке. Только сейчас Герман заметил, что рядом с ним лежит объемная сумка, и ведьма начала в ней сосредоточенно копаться, не выпуская из рук веревку, тянущуюся к его шее. Достала наручники, только не с железными кольцами, а с толстыми кожаными ремнями. Одно кольцо затянула на его руке, другое — на ноге. Эффективно, ничего не скажешь… Одно орудие — и не двинешься. После этого сняла с его шеи веревку и, помахивая ею, подошла к Лаве.

— Снимай куртку, — велела она. — И стой спокойно.

Лава скинула косуху с плеч на пол. Первый удар пришелся ей по щеке. Второй — по плечу. Еще, еще… Лава только тихо вскрикивала и жмурилась.

Герман прикусил кулак свободной руки, чтобы не завыть и не заорать. Чего бы он только ни отдал сейчас за возможность взять в руки оружие, которое погрузил в его багажник старик! За счастье сделать всего один выстрел… А там пусть судят, пусть садят, но он был бы спокоен и даже счастлив. Попытался хотя бы ползти в сторону сестры — но только заизвивался на месте.

Он поднял глаза вверх, туда, где на потолке когда-то сияли строгие лики святых, и мысленно взмолился: «Боже! Если ты есть… Ты же есть, да? Ничего никогда не просил, сейчас прошу, умоляю: помоги ей. Хочешь, меня накажи, только ей помоги. Защити ее, раз я не смог, лежу тут, бесполезный жалкий болван. Помоги!»

Когда Теоне надоела экзекуция, она вернулась к Герману, вновь накинула ему веревку на шею и стянула — не сильно, но достаточно, чтобы он похолодел от близости уже знакомой мучительной пытки. Лава поднималась с пола. Ее шатало. На рубашке выступило несколько полосок крови.

— На чем мы остановились? — невозмутимо продолжила Теона. — Так вот. Приведешь нашего стажера в чувство, скажешь ему, что это ты его вырубила, — он же не видел меня и не надо… И обрадуешь, что готова к сотрудничеству. Подпишешь признание, что прокляла всех, кто найден мертвым и с пятном. Если что-то еще будут на тебя вешать — тоже подпишешь, не задавая лишних вопросов. А когда другие люди, поумнее стажера, получат его отчет и пригласят тебя на беседу, скажешь, что сотрудничать будешь под моим руководством. Поняла?

— По…няла, — с трудом выговорила Лава.

— Мы с тобой договор об этом подпишем кровью, чтоб было нерушимо. И только после того, как все это будет сделано, я разрешу ему, — небрежный кивок в сторону Германа, — улететь в свой Лондон. Не раньше. Не слышу ответа!

— Я согласна! — выкрикнула Лава.

— Теперь мы с твоим братом удалимся, чтобы не мешать тебе начинать новую жизнь.

Теона потянула за веревку и спохватилась:

— Как же ты за мной пойдешь? — она расцепила ремни наручников, а Лава вдруг тихо засмеялась.

Герман, потрясенный этим неуместным смехом еще больше, чем предыдущими событиями (уж не сошла ли сестра с ума⁈), не сразу догадался, что вызвало такое веселье. У дверей, где до этого лежал без сознания Стас, никого не было. И раньше, чем он успел понять смысл этого исчезновения, в старую церковь ворвались вооруженные люди в балаклавах и бронежилетах.

— Всем лежать! Руки за голову!

Когда Теону увели в микроавтобус, Лава бросилась обнимать брата и горячо зашептала:

— Зачем, зачем ты появился⁈ Я чуть с ума не сошла!

— Ты чуть не сошла⁈ — с таким же яростным упреком зашептал в ответ Герман. — Она тебя била, а я ничего не мог сделать!

Вместо ответа Лава только крепче схватилась за него и уткнулась головой в его пыльную куртку. Он обнял сестру и поцеловал в макушку.

Оказывается, самое трудное — это не давать себе бороться. Когда Теона бросилась на нее, можно было уложить ее простым заклинанием, потому что ведьмино рясно, ее собственное, ею честно добытое, пряталось под воротником до горла застегнутой рубашки и требовало дать отпор, впечатать соперницу в каменные плиты. Но… это было невозможно.

Сюда они пришли вместе со Стасом, потому что во всей округе церковь Илии Пророка оказалась единственным уединенным местом под крышей, где бы им никто не помешал поговорить. Сидеть в его машине Лава отказалась — опасно находиться к нему так близко в замкнутом пространстве, кто знает, какие там у него спецсредства. Стаса, кажется, беспокоили те же мысли: не стоит находиться рядом с ведьмой, которая на тебя явно очень зла. И он предложил старую церковь, точно зная, что там ведьма колдовать не станет. Он отказался заезжать на корявую грунтовку, опасаясь, что может там проколоть колесо, так что прогулялись пешком.

— Чья это, интересно? — спросил он, увидев возле церкви одинокую машину. Лава сразу узнала автомобиль Теоны, но только пожала плечами.

— Наверное, кто-то из волонтеров оставил, — ответила неохотно. В конце концов, ничего уже не изменить: они пришли в самое логово Теоны. Как чесался язык рассказать, наконец, Стасу, которому позарез нужно выявить хоть одну ведьму, что подходящая кандидатура совсем рядом! Но выдавать свою сестру по дару, пусть сестра эта сидела у нее уже в печёнках и дважды предала в руки врагов, Лава не могла. Язык не поворачивался. Рот не складывался в артикуляцию нужных слов. Даже зная, что защитники госбезопасности о Теоне в курсе, и ничего нового она им не откроет. Непонятно, почему не в курсе Стас, но это их ведомственные разногласия. Не могла — и всё. Лава надеялась, что ведьма просто спрячется и не покажется им на глаза, но вышло иначе.

Только они вошли в дверной проем, как из темноты тихо подскочила Теона. Ударила Стаса в шею отключающим сознание колдовским ударом, не без труда уложила на пол, чтобы не расшибся, падая, и с победительной улыбкой обратилась к Лаве:

— Теперь мы можем поговорить про то, сколько ты мне задолжала?

«Что же вас всех со мной поговорить тянет…» Лава присела и пощупала пульс Стаса. Живой. Еще не хватало грохнуть госбезопасника… Тем более что с ним целый автобус моральной поддержки, правда, он куда-то уехал, но сомнительно, что насовсем. Она попыталась, делая вид, что не может найти его пульс, дать ему горячее прикосновение, которое привело бы его в чувство, но вдруг поняла, что энергии на этот жест у нее нет. Лава думала, все эти разговоры про запрет на колдовство в церкви — просто попытка религиозных деятелей успокоить паству, но оказалось — нет.

Правду, значит, ей бабушка рассказывала: за каждой церковью закреплен ангел-хранитель, который не двинется с этого места, даже если останутся одни руины. Даже если церковь полуразрушенная, без окон, без дверей, и в советские годы здесь был овощной склад, это все равно церковь, и кто-то незримый, как часовой, стоит здесь и пытается закрыть каждый камень своими усталыми крыльями. Поэтому колдовать здесь осмелится только очень темная ведьма, которая давно стерла для себя все грани между «можно» и «нельзя». Теона осмелилась. А Лава не смогла. И сначала ей пришлось смотреть, как эта мерзавка мучает Германа, а потом Герману — на экзекуцию над ней…