— Чучело, — поправила Лава. — А шкуры уже довольно старые, сухие. Не купят.

— А где ваше ружье, Гектор Арнольдович? — строго спросила пристав.

— Давно потерял, — старик прижал руку к сердцу — мол, простите, не сберёг для вас. — Я уже и штраф за него заплатил. Пятьсот рублей.

Тут уже засмеялась и Лава.

— Что, снова писать про меня будешь? — спросил хозяин и подмигнул.

Она покачала головой.

— Жалеешь меня? — нахмурился он.

— И да, и нет, — с какой-то ранее не замеченной Стасом легкостью ответила она.

— Лава, а ты раньше писала про Гектора Арнольдовича? — спросила Светлана. — Я, признаться, знаю только, что ему присужден большой долг по алиментам — и больше ничего. Взыскательница раз в год приходит, требует активизировать взыскание, а мы можем только из пенсии вычитать до прожиточного минимума. Еще имущество поискать хоть какое-нибудь.

— Так ты расскажи, не стесняйся. Статья у тебя хорошая была, а я про себя еще раз послушаю, — предложил старик. — У меня и вырезка где-то сохранилась, я ее берёг. Садитесь, гости дорогие.

Светлана бросила лисью шкуру в чемодан и села с явным облегчением, что больше не придется выискивать в пыльных закромах должника ценности на продажу. Стас выбрал стул почище и тоже сел. Он поначалу даже забыл, что нужно сделать хотя бы несколько фото, но теперь, когда Лава сказала, что этот эпизод в статью не войдет, спрятал телефон в карман. Пристав по обеспечению порядка остался стоять в сторонке. И Лава тоже садиться не стала. Она бережно поправила шкуру в чемодане и, опершись на спинку стула, начала свой рассказ.

— С первой женой у Гектора Арнольдовича детей не было. Они прожили вместе тридцать лет, потом он овдовел. А когда стал пенсионером, встретил молодую женщину, у которой был сын от первого брака. Несмотря на разницу в возрасте, решил жениться и усыновить ребенка. Так сильно влюбились?

Старик печально кивнул:

— Бес в ребро.

— Мальчик был проблемный, с ранних лет хулиганил, учиться не желал, воровал, а когда ему было четырнадцать, подсел на наркотики. Однажды парень напал на своего приемного отца с ножом, чтобы отнять его пенсию, и сильно его порезал. После этого Гектор Арнольдович поставил жене ультиматум: либо они отправляют сына на принудительное лечение, либо разводятся. Лечить его она не стала. Развелись. Но поскольку усыновитель обязан платить алименты, Гектор Арнольдович решил так: подарит жене квартиру, в которой они жили, сам переедет сюда — это жилье ему от матери осталось — а она напишет расписку, что получила с него алименты до совершеннолетия сына…

— Она написала? — удивилась Светлана.

— Как же, — снова кивнул старик. — Я расписку не прятал, хранил в ящике стола. А года через два она пришла ко мне сюда в гости, плакала, говорила, как хорошо нам было вместе… Осталась ночевать. Утром просыпаюсь: ни ее, ни расписки. И на следующий день она мне выкатывает иск по алиментам: и такой я, и сякой, сыном не занимаюсь, поэтому он и вырос наркоманом, прошу взыскать алименты и половину средств на лечение… А она его и не лечила. Но у ее матери знакомства были в столичном здравоохранении, и она в суд принесла документы, что платила очень много денег за его лечение и реабилитацию. Только я-то знаю, что она никогда его не лечила, а бегала по знахаркам, которые воду заговаривают — думала, колдовством его спасти от наркомании. Туда много денег отдала, это правда…

— А вы в суде не требовали проверить подлинность документов, отследить денежные потоки? — спросил Стас.

— Требовал, — кивнул старик. — Да только суд мне в ходатайстве отказал. Не любят там алиментщиков. Сказали: документ из клиники есть, печать настоящая, даже чек есть. А деньги она, может, наличностью отдавала, поэтому через банк не проследить. Откуда она его взяла, чей это был чек на самом деле — кто теперь скажет? Десять лет прошло. Меня в суде тогда так позорили и попрекали, что я даже обжаловать не стал. Думал: пусть их, что с меня взять? Кто бы знал, что жизнь так подорожает… Я даже курить бросил ради экономии.

— А восемь лет назад парень погиб от передоза, — закончила Лава. — Успел до этого много всего натворить… Но долг остался.

— Я только не пойму — ты-то откуда это всё знаешь? — спросил ее старик. — Другие журналисты писали, что в регионе появился новый крупный должник по алиментам, который окрутил молодую женщину и бросил в трудной ситуации, а ты — что дело темное, непонятное. И про квартиру, и про пропавшую расписку… Мы с тобой не встречались раньше никогда, я первый раз вчера утром тебя по телевизору увидел, а имя все эти годы помнил — «Лава Кирьянова». А ты знаешь про меня. Это как?

— Вы были известный охотник, многие в городе знали вас… — начала Лава, но ее перебила Светлана.

— У вас есть телевизор? — заинтересовалась она и хищно огляделась.

— У меня нет. Я к другу-охотнику хожу, на соседнюю улицу. Какие у вас, гости дорогие, будут ко мне еще вопросы?

— А почему у вас стулья такие странные? — спросила Лава. — Один удобный, остальные гнутые.

— А чтобы гости не засиживались!

Старик так смеялся, что даже закашлялся.

— Ну что, поехали по домам? — подытожила Светлана.

— Вы поезжайте, а я, пожалуй, останусь, — вдруг сказала Лава. — Я бы хотела, Гектор Арнольдович, если вы не против, немного походить по дому, пофотографировать, пока не стемнело.

— Тебе можно, — согласился старик. — Походи, посмотри, а захочешь — возвращайся, я тебе кофе сварю. Еды у меня никакой особой нет, одни макароны, а кофе хороший. Он мне вместо сигарет теперь.

— Лава, я тогда с вами, — сказал Стас. Ему не нравилось это место, но он должен был поближе познакомиться с главной подозреваемой. А еще надеялся получить ключи от квартиры Германа Кирьянова сегодня.

Он думал, она станет возражать, но она даже не удивилась его желанию и только кивнула. Когда приставы уехали, оставив бумаги об аресте чучела медведя и лосиных рогов, Лава включила фонарик и тихими, неслышными шагами вышла в коридор. Стас двинулся за ней. Они прошли несколько открытых комнат, пока Лава не свернула в одну из них. Там окна были заколочены, так что свет исходил только от ее фонарика. Лава подождала, когда Стас войдет, и попробовала закрыть тяжелую дверь. Не вышло.

— Дерево так сильно рассохлось, вы не поможете? — спросила буднично.

— Могу попробовать, — ответил Стас и, поднапрягшись, заставил толстую деревянную створку плотно встать в дверной проем. — Но здесь же ничего не видно. Как вы будете снимать?

— За это не беспокойтесь, — изменившимся до неузнаваемости тоном ответила Лава. В её голосе зазвучал раскаленный металл. — Кто вы такой на самом деле? — и она направила свет фонарика прямо ему в лицо.

Стас услышал, как в двери снаружи повернулся ключ.

Стас не видел выражения лица Лавы в темноте, но чувствовал, как сильно она злится. Фонарик держала твердо, рука не дрожала — значит, это не порыв, а холодный расчет. Память подкинула отрывок инструкции: ведьмы в закрытых помещениях без источника света не колдуют — велика вероятность, что разрушающая энергия обратится против них же. Но всё же бесить барышню не стоит.

— Когда вы с дедом успели договориться? — спросил он мирным тоном. — Пока я лазил за чемоданом? Это очень ловко, я поражён!

Лава, не отвечая, подошла к двери, постучала и громко позвала:

— Гектор Арнольдович, у вас все в порядке?

Из-за двери раздалось полушипение-полурычание:

— Тише! Я выпущу потом. Пока не до вас… — и шаги хозяина дома удалились.

— Интересно… — задумчиво протянула Лава. Она еще некоторое время прислушивалась, приникнув к двери вплотную, но затем отошла от Стаса еще дальше, чем прежде, почти к самому заколоченному снаружи окну. Из небольших щелей между листами фанеры в комнату тянулись тонкие ленты света.

— Хотите сказать, что для вас это тоже неожиданность? — уточнил Стас с искренним удивлением. Сразу два сюжетных поворота — это немного чересчур.