— Увы, ее здорово зацепило! Участвует во всех службах, лично меняет мантию на статуе и постится каждые нундины!

— Помпония постится? — недоверчиво переспросил Аврелий. Положение, должно быть, серьезное, если пышная матрона, славившаяся своей ненасытной прожорливостью, воздерживается от лакомств и изысканных блюд…

— Да, и требует, чтобы я делал то же самое! — возмущенно запротестовал Сервилий, трогая свой необъятный живот.

— Бедный мой друг, — сказал Аврелий, сочувствуя доброму всаднику, который в гастрономии разбирался куда лучше, чем в делах.

— К тому же, у меня на вилле ежедневно толпятся адепты культа, сборище фанатиков, пропахших ладаном и способных рассказывать самые невероятные байки… а вот и они! Являются всегда вовремя, после каждого обряда, готовые пить и есть за мой счет. Ты не представляешь, сколько еды эти мнимые постники умудряются сожрать за один присест!

— Аврелий, дорогой Аврелий! — подбежала к нему Помпония, восторженно размахивая руками. — У меня столько новостей… представь, сегодня я была свидетельницей чуда!

— Статуя Исиды в храме источала кровавые слезы! — с видимым волнением объяснил молодой человек, следовавший за ней.

— Выборы на носу? — язвительно спросил Аврелий, тут же заслужив косой взгляд от мужчины в белых одеждах, возглавлявшего процессию.

За ним две весьма миловидные девушки, с обнаженными плечами и телами, затянутыми в лен с исидическим узлом на талии, одарили сенатора ослепительной улыбкой.

— Это Палемнон, верховный жрец.

— Рад знакомству, — сказал Аврелий, силясь казаться искренним. — Позволь мне пожертвовать несколько амфор моего сетинского вина в подвалы храма, — добавил он, чтобы угодить старой подруге, которая, казалось, очень высоко ценила жреца.

— Спасибо, сенатор. А ты прими в дар этот могущественный амулет, способный уберечь тебя от дорожных происшествий, — ответил жрец, снимая с шеи бирюзового скарабея.

— Красиво. А что означает иероглифическая надпись? — с любопытством спросил сенатор.

— Это благословенная молитва, испрашивающая защиты Собека, Бога-Крокодила, — с некоторой надменностью уточнил жрец.

Обмен любезностями был прерван Помпонией, которой не терпелось закончить представления.

— Вот Дамас, хранитель святилища, с его женой Фабианой. А это жрицы Эгла и Арсиноя, которым поручено омывать и причесывать изваяние Богини, — сказала она, подталкивая вперед двух девушек.

«У Исиды были и свои приятные стороны», — подумал сенатор, оценивая изящество девушек, которые смотрели на него с нескрываемым интересом. Однако не все, должно быть, разделяли его мнение, потому что при виде обильно обнаженных тел жриц жена хранителя — матрона весьма сурового вида — еще плотнее закуталась в свою скромную тунику и скривила губы в знак неодобрения.

— Вибий, Нигелло и Ипполит, самые ревностные последователи Богини, — представила Помпония.

Последний из них, Ипполит, тот самый юноша, что с таким жаром поведал об истекающей слезами статуе, тут же поспешил пригласить сенатора посетить храм.

— С величайшей радостью. К сожалению, неотложные дела не позволяют мне… — попытался было уклониться Аврелий, но Помпония решительно его прервала, заверив всех в его непременном присутствии на завтрашних церемониях. Это послужило сигналом к атаке: патриция немедленно засыпали непрошеными сведениями о молитвах, новенах, медитациях и невыразимых мистических экстазах.

Аврелий в отчаянии огляделся по сторонам, пока не заметил острый профиль Кастора, который, вернувшись с виллы на горе, подавал ему знаки из-за занавесок таблиния. Сенатор поспешил к нему, радуясь возможности уклониться от не слишком желанной беседы.

— Ты думаешь спать на обычном ложе, господин, или на эту ночь мне раздобыть тебе саркофаг? — поддразнил его секретарь.

— Боги Олимпа! — воскликнул сенатор, схватившись за голову, и направился в свои покои. — Даже самый наивный ребенок не поверит в эту гору чепухи! Этот Вибий твердит, что Исида исцелила его от смертельной заразы, Нигелло слышит голос Богини во время медитаций, а Ипполит и вовсе намекает, что насладился ее благосклонностью!

— Это еще не все, господин. Слуги рассказали мне, что жена одного претора после многих лет полного бесплодия смогла зачать благодаря всего одной ночи молитв, — сообщил Кастор, не скрывая своего недоумения.

— Вздор! — покачал головой Аврелий. — К сожалению, Помпония слепо верит словам своих единоверцев и смертельно обидится, если мы их опровергнем. Однако, к нашему счастью, религиозные увлечения нашей подруги недолговечны. Нужно лишь найти способ ее отговорить. Немедленно собери сведения об этой кучке экзальтированных, Кастор, и в первую очередь о верховном жреце, который кажется мне весьма сомнительным типом.

— Что за мерзкая рожа, с этими выпученными глазами. Золотое ожерелье, что он на себя нацепил, делает его похожим на быка в ярме. Нет ли у тебя для меня поручения поинтереснее? — спросил вольноотпущенник.

— Расследуй беременность жены претора и болезнь Вибия. И то, и другое довольно сомнительно.

— А что, если я начну со жриц? — с готовностью предложил Кастор. — Уверен, они хранительницы тайных знаний, и чтобы их допросить, нужен человек, обладающий тактом и деликатностью.

— Верно, Кастор. Поэтому я займусь этим сам, — разочаровал его Аврелий. — А ты лучше выясни, сколько денег уже прикарманил Палемнон с пожертвований верующих. Кроме хранителя, все остальные адепты весьма состоятельны, и я подозреваю, что они часто раскрывают свои кошельки, чтобы одарить храм щедрыми дарами.

— Чуешь обман, а?

— Не отрицаю. Эти новые восточные божества с их чересчур впечатляющими ритуалами внушают мне еще меньше доверия, чем греческие и латинские боги.

— На этот раз твоя эпикурейская аллергия на сверхъестественное рискует сбить тебя с пути, господин. На побережье Богиня Исида — далеко не чужестранка, она здесь как дома уже много веков, с тех самых пор, как в порту Путеол появились первые моряки, в большинстве своем египтяне.

— Где ей, собственно, и посвящен большой храм.

— Как и в Неаполе, и в Помпеях. Культ теперь распространен по всей империи, да так, что Исеум на равнине у Оград Юлия в Риме посещают граждане из лучшего общества, и он даже пользуется признанием императора, — заметил Кастор.

— В Городе управление храмами подлежит строжайшему контролю, — уточнил Аврелий, — но в Байях дела обстоят иначе. Здесь все дозволено, ты и сам это знаешь. И не было бы ничего удивительного, если бы кто-то, вместо того чтобы делать ставку на бани, празднества и куртизанок, решил делать деньги на религии, которая испокон веков была одной из самых процветающих отраслей.

— И впрямь, я помню, что еще пару лет назад Исеум в Байях был закрыт для публики, а теперь стал очень модным. И нет такой матроны, которая между косметическим массажем и погружением в бассейн не уединилась бы на несколько мгновений для молитвы, — заметил Кастор.

— Забота о духе в сочетании с заботой о теле — отличное дело, ничего не скажешь. Эй, послушай… — сказал Аврелий, навострив уши. — Кому-то плохо… я слышу отчаянные стоны из атрия!

— Не тревожься, господин. Это псалмы во славу Богини. Мне не раз доводилось слышать их в юности, в Александрии. Завтра в храме ты и сам сможешь вдоволь ими насладиться, — безмятежно улыбнулся Кастор, пока его хозяин укладывался на ложе, пытаясь заткнуть уши.

— Господин, господин, проснись! — без особой деликатности растолкал его Кастор. — Мы в беде!

Пока Аврелий вскакивал и окунал голову в таз с водой, секретарь продолжал:

— Сегодня на рассвете Помпония, как обычно, отправилась в Исеум. Перейдя двор, она вошла в зал экклесиастерия, умастила руки освященным маслом и погрузилась в молитву, ожидая, пока верховный жрец принесет из пургатория священную воду для омовений. Палемнона нигде не было видно, но вдруг госпожа услышала его голос, довольно взволнованный, доносившийся изнутри святилища. Казалось, жрец с кем-то ссорился.