— Очень большой, — согласилась Марина, целуя дочку в светлую макушку, пахнущую детским шампунем и печеньем. — А где у большого папы нос?
Девочка на секунду задумалась, а потом решительно ткнула фломастером в самый центр фиолетового круга.
— Вот!
Марина рассмеялась. В этом простом, залитом солнцем моменте было столько счастья, что у неё порой перехватывало дыхание. Она больше не боялась этого чувства. Она научилась в нём жить, дышать им. Её маленькая студия по оформлению витрин стала популярной в их районе, заказов было столько, что иногда приходилось отказывать. Она работала, творила, и каждый день чувствовала себя на своём месте.
Дверь щёлкнула, и в квартиру вошёл Саша. Уставший, но с улыбкой на лице. Его небольшой ресторанчик в Бруклине стал одним из тех мест, куда приходят за «настоящей едой с душой».
— Папа! — Аня тут же бросила свой шедевр и с восторженным визгом кинулась ему навстречу.
Он подхватил её на руки, закружил, и её заливистый смех наполнил всю квартиру. Он поцеловал сначала дочку, потом подошёл к Марине и поцеловал её, долго, нежно, как будто они не виделись целую вечность.
— Как прошёл день, художник? — спросил он, опуская Аню на пол.
— Плодотворно, — кивнула она. — Твой портрет теперь увековечен в фиолетовом цвете. Будешь возражать?
— Ни в коем случае. Повесим в ресторане, в рамочку. Будем говорить, что это работа модного абстракциониста.
Они рассмеялись. Но потом Марина заметила в его глазах тень. Такую же, как в те дни, когда его одолевали проблемы с рестораном. Он пытался улыбаться, но что-то его тревожило. Вечером, когда Аня уже спала в своей кроватке, обнимая плюшевого зайца, они сидели на кухне. Марина заварила чай, села напротив него и просто ждала. Она научилась не давить, а ждать, пока он сам будет готов говорить.
— Мне сегодня отец звонил, — сказал он наконец, глядя в свою чашку.
Марина замерла. За эти три года они ни разу не упоминали его семью. Это была закрытая, болезненная тема.
— Что он хотел? — спросила она осторожно.
— Он… — Саша усмехнулся, но беззлобно. — Он стареет. Сказал, что устал, что бизнес разваливается без твёрдой руки. Говорил про наследие, про то, что я единственный, кто может всё это подхватить. Он предложил мне вернуться. Принять управление компанией. Сказал, что всё простит и всё забудет.
Марина молчала, сердце сжалось от тревоги. Это было то самое искушение, тот самый призрак прошлого, который мог разрушить всё, что они так долго строили.
— И что ты ответил? — её голос был едва слышен.
Он поднял на неё глаза. В его взгляде не было ни сомнения, ни колебания.
— Я отказался.
Марина подняла голову и посмотрела на него. В его глазах была усталость, но и облегчение.
— Мне… мне жаль, что тебе снова пришлось через это проходить, — сказала она тихо. — Может быть, со временем они бы…
— Нет, — он мягко, но твёрдо прервал её. — Они не изменятся. Потому что для этого им пришлось бы признать, что они ошибались. А они никогда не ошибаются. Они просто выбирают. И они свой выбор сделали давно.
Она увидела, как его лицо стало жёстким, привычная ирония исчезла без следа.
— Я тебе никогда не рассказывал, почему на самом деле уехал, — заговорил он ровным, лишённым эмоций голосом, как человек, который слишком много раз прокручивал эту историю в голове. — Та история с монетами… это была просто детская шалость. Проверка. Первая из многих. Дима всегда так делал. Он был мастером чужих поражений.
Он отстранился, сел прямо и посмотрел куда-то в сторону.
— В школе мы оба занимались плаванием. Только у меня, в отличие от него, получалось. По-настоящему. Я был быстрее, выносливее, тренер видел во мне перспективу. А Дима… Дима был просто «старшим братом», который ходил в ту же секцию. Ему это не нравилось. Перед городским чемпионатом, от которого зависел мой переход в спортивную школу, он вдруг стал невероятно заботливым. Помогал собирать сумку, проверял, всё ли я взял. Даже очки мои протёр, сказал, «чтобы лучше видел финишную черту».
Он сделал паузу, его пальцы на подлокотнике дивана сжались.
— Я стартовал идеально. Шёл первым. Оставался последний рывок, поворот у бортика. И в этот момент, под водой, резинка на очках лопнула. Просто разошлась в месте крепления. Хлорированная вода ударила по глазам, я на секунду ослеп, глотнул воды, потерял ритм. Пока я барахтался, пытаясь сорвать с себя бесполезный пластик, меня обогнали все. Я финишировал последним.
Марина слушала, затаив дыхание, чувствуя, как холод пробегает по её спине.
— Я пытался объяснить отцу, что это не моя вина, что очки были испорчены. Но он не слушал. Он видел только одно — публичный провал. Позор. Он тогда сказал мне: «Ты не просто проиграл. Ты сдался. Опозорил меня». А Дима стоял рядом, с таким сочувствием на лице… и тихо сказал отцу: «Не надо так. Он просто переволновался. Я же говорил, ему ещё рано на такие соревнования, он не готов к давлению». И в этот момент я всё понял. Он не просто сломал мне очки, Марин. Он сломал мою уверенность. Он заставил отца увидеть во мне не пловца, а слабого, ненадёжного мальчика, который не выдерживает напряжения. Он подменил реальность. После этого я больше не вошёл в бассейн
Марина замерла, её рука нашла его ладонь и крепко сжала. Она слушала, и в его отстранённом тоне слышала боль, которая не прошла за все эти годы.
— Потом был университет. Я написал курсовую, над которой работал полгода. Уникальная тема, я ночами сидел в библиотеке. Дима попросил почитать, «для общего развития». А через неделю я узнал, что он выступил с моим докладом на студенческой конференции, немного изменив вступление. Он получил грант. А когда я попытался что-то доказать, он посмотрел на меня своими честными глазами и сказал: «Саш, ну что ты такое говоришь? У нас просто мысли сошлись. Не ревнуй к успеху, это мелко». Родители, конечно же, поверили ему. Они праздновали его победу. А я в тот вечер впервые напился. Один.
Он усмехнулся, но в этой усмешке не было веселья.
— Но всё это были цветочки. Настоящий финал случился, когда я уже закончил учёбу. Я был наивным. Полон идей. Я действительно хотел доказать, что чего-то стою. Разработал проект для отцовской компании, небольшое, но перспективное направление. Дима меня тогда «поддержал». Убедил отца дать мне попробовать. И я поверил ему. Снова. Он был моим куратором. И он сделал всё, чтобы я провалился.
Он говорил ровно, но Марина чувствовала, как дрожат его пальцы в её руке.
— Он подсовывал мне неверные данные, срывал встречи за моей спиной, затягивал согласование документов. А потом была предоплата за оборудование. Крупная сумма. Она ушла на счёт подставной фирмы. Фирмы, которую, как потом «выяснилось» из подделанных им же документов, нашёл и порекомендовал я. Отец вызвал меня в кабинет. Дима стоял рядом, со скорбным лицом, будто ему было за меня невыносимо стыдно. Я кричал, что меня подставили. А отец просто смотрел на меня. Холодно. И я видел в его глазах, что он уже вынес приговор. Дима сказал свою коронную фразу: «Отец, я пытался ему помочь, но он слишком амбициозен и наивен. Он просто не справился».
Саша замолчал, его взгляд был прикован к одной точке на стене.
— И отец поверил ему. Конечно, поверил. Он не стал даже разбираться. Он сказал: «Ты разочаровал меня. В этом доме и в этом бизнесе есть место только для одного моего сына. И это не ты». Мама стояла рядом и молчала. Просто смотрела на меня с таким разочарованием, будто я не оправдал её последней надежды. И в тот момент я понял. Это не про деньги. Не про бизнес. Это про то, что меня для них никогда и не было. Я был просто функцией. И когда я не встроился, меня просто выбросили. Вот почему я уехал, Марин. С полным, окончательным пониманием, что у меня нет там дома. И я должен был построить свой. С нуля. Один.
Он наконец повернулся к ней. В его глазах стояла такая боль, такая застарелая обида, что у Марины сжалось сердце.
— Вот почему я уехал, Марин. Не в гневе, не в обиде. А с полным, окончательным пониманием, что у меня нет там дома. Никогда не было. И я должен был построить свой. С нуля. Один.
