Он закончил, и в комнате повисла тишина. Марина ничего не говорила. Она просто придвинулась ближе, обняла его и прижалась щекой к его груди. Она не стала говорить «прости» или «мне так жаль». Она сказала то, что чувствовала на самом деле, то, что имело сейчас значение.

— Господи, Саша… а я… я ведь тоже отчасти верила в их версию. Прости меня.

Он крепко обнял её в ответ, и она почувствовала, как напряжение в его теле медленно отступает. Он больше не был один в этой истории. Теперь она знала всю правду. И она была на его стороне. Окончательно и бесповоротно. В комнате повисла тишина. Марина ничего не говорила. Она просто придвинулась ближе, обняла его и прижалась щекой к его груди.

— Он не понял, — продолжил Саша. — Начал говорить про деньги, про возможности. Про то, что я совершаю ошибку. А я слушал его и понимал, что моя единственная ошибка была в том, что я так долго пытался заслужить его одобрение. Я сказал ему, что у меня уже есть всё, что мне нужно. Что мой дом здесь. С вами.

Он отстранился, посмотрел на неё.

— Ты всё сделал правильно, — прошептала она.

Позже Саша лежал в постели один, в тишине и полумраке, и дожидался, когда Марина уложит дочку. Её тихий, убаюкивающий голос доносился сквозь приоткрытую дверь, и он улыбался, глядя в потолок. Он слушал, как она терпеливо объясняет маленькой Ане, почему у плюшевого зайца не может быть пяти ушей, и думал о том, что этот звук самое ценное, что у него есть. Весь шум большого мира, все амбиции и старые обиды меркли по сравнению с этим простым, домашним бормотанием. Он вспомнил ледяную, выверенную тишину в доме своих родителей, где любой громкий смех считался дурным тоном, и понял, что только здесь, в этой маленькой квартире, он по-настоящему дома.

Наконец, в соседней комнате всё стихло. Дверь в спальню тихо скрипнула, и вошла Марина. Она на цыпочках подошла к комоду, сняла серьги, положила их в шкатулку и устало вздохнула, потирая шею.

— Всё, — прошептала она, — наш маленький диктатор уснул. Кажется, сегодня мы победили.

Саша отложил телефон и с притворной серьёзностью посмотрел на неё.

— Я тут лежу, строю амбициозные планы на вечер, а наш главный акционер, похоже, снова вложился в долгосрочный проект «Спокойной ночи, малыши» и требует полной тишины. Наша с тобой корпорация терпит убытки, Марина.

Она фыркнула, стягивая через голову платье. Усталая улыбка тронула её губы.

— Во-первых, акционер требует не тишины, а стабильности и предсказуемости, чтобы утром быть в хорошем настроении и не сорвать нам важные переговоры по поводу овсяной каши. А во-вторых, — она повернулась к нему, оставшись в одном белье, и уперла руки в бока, — твоя корпорация в последнее время слишком много думает о квартальной прибыли и мало о моральном духе ведущего сотрудника.

Саша приподнялся на локте, его глаза с удовольствием прошлись по её фигуре. Улыбка стала хитрой.

— О, так это официальная жалоба от моего самого ценного кадра? — его голос стал ниже, бархатнее. — Может быть, мне стоит предложить тебе бонус? Или повышение? У меня как раз открылось несколько очень… интересных позиций.

Марина почувствовала, как щёки начинают гореть. Она быстро надела шёлковую рубашку от пижамы, но шорты так и остались лежать на стуле. Она подошла к кровати и села на край, стараясь выглядеть невозмутимо, хотя сердце забилось чаще.

— Повышение? Боюсь, я и так уже на пике своей карьеры в твоей компании. Куда уж выше?

Он придвинулся ближе, его рука легла ей на бедро, мягко поглаживая шёлк ткани. От его прикосновения по коже пробежали мурашки.

— Всегда есть куда, — прошептал он, наклоняясь к её уху. — Например, в отдел тестирования новых… поверхностей. Очень ответственная и энергозатратная работа. Требует полной самоотдачи и, возможно, работы в ночную смену.

— Ты невыносим, — выдохнула она, но её тело уже подалось ему навстречу. Она повернулась и поцеловала его, сначала дразняще, легко, а потом глубже, уже без игры, растворяясь в его тепле.

Он отстранился на мгновение, заглядывая ей в глаза.

— Зато я твой.

— Мой, — согласилась она, и в этом простом слове было всё: её прошлое, её настоящее и всё её будущее. — Мой невыносимый, любимый хот-дог.

Он рассмеялся, и этот смех, тихий и счастливый, был единственным звуком в их маленьком, уютном мире, который они построили вместе, на обломках старых страхов и обид. Их история не закончилась. Она просто стала другой, их собственной.