— Марина, здравствуйте. Меня зовут Анна Власова, я куратор галереи современного искусства «Перспектива». Я видела вашу работу в новом ресторане… и, должна сказать, это очень талантливо.

Марина замерла, прижав телефон к уху.

— Спасибо, мне очень приятно.

— У нас намечается новая выставка молодых художников, и мы ищем оформителя для всего пространства. Это большой проект, сложный, но интересный. Вам было бы это интересно?

Сердце Марины забилось быстрее. Галерея. Настоящая. Это было больше, чем она смела мечтать.

— Да, — её голос прозвучал твёрдо и уверенно. — Да, мне это очень интересно.

Саша приехал вечером, как и договаривались. Марина открыла дверь, и на мгновение он замер на пороге, изучая её лицо. Она успела переодеться в простую домашнюю одежду, убрала волосы в небрежный пучок, но румянец на щеках и странный, лихорадочный блеск в глазах никуда не делись. Он вошёл, принёс с собой запах улицы и бумажный пакет с едой из китайского ресторана. В его движениях была привычная лёгкость, но взгляд оставался внимательным, почти настороженным. Он сразу почувствовал, что атмосфера в квартире изменилась.

— Что-то случилось? — спросил он, ставя пакет на стол. Он не стал подходить ближе, давая ей пространство.

Марина облокотилась о кухонный гарнитур, скрестив руки на груди. Ей хотелось сначала отшутиться, сказать, что всё в порядке, но глядя на него, она поняла, что врать не получится. Он видел её насквозь. Она глубоко вздохнула, собираясь с мыслями, и медленно, стараясь, чтобы голос не дрожал, рассказала ему про звонок. Про галерею. Про предложение, которое ещё утром показалось бы ей несбыточной мечтой. Она говорила, а он слушал молча, не перебивая, его лицо становилось всё серьёзнее. Когда она закончила, он несколько секунд просто смотрел на неё, а потом его губы тронула медленная, тёплая улыбка.

— Марина, — выдохнул он, и в этом слове было столько искренней радости и гордости, что у неё перехватило дыхание. — Это же потрясающе! Я знал! Я знал, что так будет.

Он шагнул к ней, обнял, крепко прижал к себе, зарывшись лицом в её волосы. Она почувствовала, как его сердце учащённо бьётся, и от этого стало ещё теплее. Но эйфория от его реакции быстро сменилась привычной, въевшейся под кожу тревогой. Она отстранилась, опустив взгляд.

— А что, если я не справлюсь? — прошептала она, и слова эти прозвучали жалко даже для неё самой. — Саша, это одно дело ресторан, где ты был рядом, где всё было... как-то по-домашнему. А это галерея. Настоящая. Там будут другие художники, критики, люди, которые действительно разбираются. Что, если это была просто удача? Что, если я самозванка, которая случайно попала не на своё место?

Он не стал её переубеждать или говорить банальное «не глупи». Вместо этого он взял её за руки и повёл в гостиную, усадил на диван, а сам сел рядом, не отпуская её ладоней. Его большие, тёплые руки почти полностью скрывали её пальцы, и это простое прикосновение заземляло, возвращало ощущение реальности.

— Послушай меня, — начал он тихо, но настойчиво. — Помнишь, как ты стояла перед Ольгой Николаевной и Борисом Владимировичем? Когда они пытались тебя раздавить, а ты выпрямила спину и выставила их за дверь? В тот момент ты была самозванкой? Нет. Ты была женщиной, которая наконец-то нашла в себе силы. Помнишь, как ты кричала, когда мы прыгали со скалы? Ты выбрасывала из себя всю боль, всю обиду. Это был поступок самозванки? Нет. Это был крик человека, который хочет жить. А помнишь, как ты спорила со мной из-за цвета стен в ресторане, доказывая, что твой оттенок лучше? — он усмехнулся. — И ведь оказалась права.

Он чуть крепче сжал её руки, заглядывая ей прямо в глаза.

— Ты не самозванка, Марина. Ты художник, который слишком долго боялся взять в руки кисть, потому что кто-то когда-то сказал ей, что её рисунки, это «хобби». Ты годами жила в тени, сначала Димы, потом его семьи, потом собственного страха. А теперь ты вышла на свет. И тебе страшно, потому что светло и всё видно. Это нормально. Но это не повод снова прятаться в темноту. Ты взяла кисть в руки. Так рисуй.

Его слова были не просто поддержкой. Они были признанием. Он видел не её страхи, а её силу. Он верил в неё так, как она сама в себя никогда не верила. Слёзы снова подступили к глазам, но на этот раз это были слёзы благодарности. Она прижалась лбом к его плечу, и он обнял её, гладя по спине. Они ещё долго сидели в тишине. Страх не исчез полностью, но он перестал быть всепоглощающим. Он превратился в обычное волнение перед большим и важным делом. Марина знала, что будет трудно. Но она также знала, что больше не одна в этой борьбе.

Она подняла голову, вытерла глаза и посмотрела на него с новой, робкой, но твёрдой решимостью.

— Хорошо. Я позвоню им завтра. И скажу, что согласна.

Саша улыбнулся так, словно только этого и ждал.

На следующий день, ровно в одиннадцать, Марина стояла перед стеклянными дверями галереи «Перспектива». Она сделала глубокий вдох, мысленно повторив слова Саши, как мантру: «Ты не самозванка. Ты художник». Рука, тянувшаяся к двери, почти не дрожала. Внутри её встретила Анна. Она была не похожа на суетливых заказчиков, к которым привыкла Марина. Спокойная, с внимательным, оценивающим взглядом, она провела её по пустым залам. Стены, выкрашенные в нейтральный белый, казались бесконечными. Пространство было огромным, гулким, и на мгновение Марину снова охватила паника. Это было нечто несоизмеримо большее, чем уютные стены ресторана. Здесь каждый её мазок, каждая линия будут под микроскопом.

— Вот, — сказала Анна, обводя рукой зал. — Это ваше поле битвы. Тема выставки «Перерождение».

Марина только кивнула, чувствуя, как внутри всё сжимается. Весь оставшийся день она провела в галерее. Ходила из зала в зал с рулеткой и блокнотом, делала замеры, наброски, пыталась почувствовать пространство. Но вместо вдохновения её окутывала пустота. Белые стены давили, отражая её собственную неуверенность. Вечером, вернувшись домой, она разложила на полу большие листы ватмана, но карандаш не слушался. Все идеи казались мелкими, банальными, недостойными этого места. Она скомкала один лист, потом другой. К полуночи пол её гостиной был усеян бумажными снежками её провалов. Старый страх, знакомый липкий шёпот в голове вернулся.

Саша приехал поздно. Он не предупреждал о визите, просто позвонил в домофон. Когда Марина открыла дверь, он стоял на пороге с пакетом, из которого пахло имбирным печеньем и кофе. Он сразу увидел её потухшие глаза и бумажное побоище на полу. Он не стал задавать вопросов. Молча прошёл на кухню, поставил чайник, а вернулся уже с двумя дымящимися кружками. Он сел на пол рядом с ней, среди скомканных листов, и протянул ей одну из кружек.

— Творческий кризис? — спросил он мягко.

— Творческая катастрофа, — выдохнула она, отпивая обжигающий чай. — Я не могу. Саша, я ничего не могу придумать. Всё, что я рисую, мусор. Анна ошиблась во мне. Я не смогу.

Он ожидал слёз, истерики, но её голос был тихим и пустым, и от этого становилось ещё страшнее. Саша на мгновение замер, его первым инстинктом было начать её утешать, предлагать идеи, решать проблему за неё. Сказать: «А давай попробуем вот так? Или, может, сделать акцент на свете?». Но он вовремя прикусил язык. Он видел перед собой не слабую женщину, нуждающуюся в спасении, а сильного человека, который на мгновение потерял веру в себя. И сейчас ей нужен был не спасатель, а тот, кто просто будет рядом.

— Хорошо, — сказал он спокойно, отставляя свою кружку. — Тогда не придумывай.

Марина удивлённо подняла на него глаза.

— В каком смысле?

— В прямом. Перестань пытаться что-то «придумать». Ты слишком стараешься оправдать чьи-то ожидания. Анны, критиков, свои собственные. Ты пытаешься нарисовать то, что, как тебе кажется, от тебя ждут. А ты нарисуй то, что у тебя внутри. Прямо сейчас.

Он взял чистый лист, положил перед ней и протянул ей карандаш.

— Не для галереи. Не для выставки. Для себя. Что ты чувствуешь? Нарисуй этот страх. Эту пустоту. Эти скомканные листы.