Она теперь работала оформителем, художником для маленьких магазинов и кафе. Могла придумать вывеску, разрисовать стену, оформить меню так, чтобы даже прохожий, не собирающийся есть, всё равно задержался у двери. Работа была разной, но в ней Марина находила то, чего ей так не хватало раньше, ощущение, что её руки и её взгляд делают этот огромный город хоть немного красивее.

Марина свернула на соседнюю улицу, где у перекрёстка стояло маленькое кафе с зелёной вывеской. Сквозь прозрачные окна было видно, как бариста протирал стойку и раскладывал свежие круассаны. На дверях висел плакат с надписью «Spring Menu», но витрина ещё пустовала. Именно этим и предстояло заняться Марине.

Она вошла внутрь, и колокольчик мягко звякнул. В кафе пахло свежемолотым кофе и ванилью. Из-за стойки вышла хозяйка, невысокая женщина в ярком свитере. Увидев Марину с папкой в руках, оживлённо махнула ей.

— О, вы как раз вовремя! Я так жду, что вы покажете. Мы хотим, чтобы весна чувствовалась прямо отсюда, с порога.

Марина улыбнулась, села за ближайший столик и достала эскизы. Лёгкие линии, цветы сакуры, жёлтые нарциссы, струящиеся ленты, словно ветер играет ими. Хозяйка ахнула, прижимая ладонь к груди.

— Вот именно так я и представляла. Уютно и ярко, без лишней помпезности. Люди должны идти мимо и улыбаться.

Они наклонились над листами, обсуждая цвета, детали, размеры. Марина делала пометки в блокноте, привычно уточняя, где нужны дополнительные материалы. В этот момент она ощущала себя на своём месте, человеком, который умеет создавать красоту и делает это для себя и других.

После встречи с заказчицей Марина вышла на улицу и, прижимая к себе папку с эскизами, направилась к станции метро. Вечерний Нью-Йорк гудел вокруг, прохожие торопились домой, такси сигналили, а витрины магазинов манили светом. Она спустилась вниз по лестнице, сквозняк подземки ударил в лицо, и Марина машинально пригладила волосы.

В вагоне она устроилась у двери и, глядя в отражение мутного стекла, достала из сумочки маленькое зеркальце. Быстрым движением поправила тушь, добавила чуть блеска на губы. Это было почти ритуалом, она делала это не ради толпы вокруг, а ради предстоящей встречи. Поезд прибыл, и Марина поднялась наверх, у входа в маленькое кафе её ждал мужчина, высокий, светловолосый американец в пальто. Он помахал рукой и улыбнулся, и в памяти всплыло, именно он несколько месяцев назад впервые подошёл к ней после работы, попросив оформить вывеску для своего книжного магазина. С того дня они иногда созванивались, то по делу, то просто так.

Марина улыбнулась в ответ и ускорила шаг.

— Прости, что задержалась, — сказала она, подходя ближе.

Он отмахнулся, глядя на неё с теплом.

— Всё в порядке.

И тут Марина поймала себя на мысли, что ещё пару лет назад она даже не позволила бы себе так легко принять чужое внимание. Они уселись за маленький столик у окна. Разговор сразу пошёл легко: он рассказывал про книжный магазин, про то, как нелегко удерживать покупателей в век интернета, но всё равно приятно видеть, когда люди листают бумажные книги.

Они сидели у окна в маленьком кафе, на столе оставались два кусочка морковного торта и почти пустые чашки.

— У нас в университете была одна преподавательница, — начала Марина, улыбаясь. — Она всегда говорила: «Если студент не понимает намёков, лучше сразу выдать шпаргалку».

— Шпаргалка? — уточнил Дэниел, слегка приподняв брови.

— Да, именно, — кивнула Марина. — Но понимаешь, у нас это не просто бумажка, это целый ритуал. Сидишь, пишешь мелким почерком, потом прячешь…

Он покачал головой.

— Звучит как, что-то не легальное, — сказал он.

— У нас половина школьных историй на этом держится, — засмеялась Марина, но смех быстро сошёл на нет, когда она заметила, что он не разделяет её веселья.

— В Америке, если списываешь, тебя просто выгоняют, — пояснил он.

Она пожала плечами.

— Да уж, у нас тоже… но всё равно каждый пробовал.

Он посмотрел на неё так, будто совсем не понял, что в этом может быть смешного.

Потом уже Дэниел рассказывал про бейсбол, про драматичную игру своей любимой команды. Марина слушала, но в какой-то момент переспросила.

— Подожди… девять иннингов? Это как девять жизней у кота?

Он рассмеялся.

— Нет, нет, — по-английски сказал он, махнув рукой. — Это просто девять частей игры.

— Всё равно ничего не поняла, — Марина скривилась. — У нас бейсбол, это что-то из фильмов. Поп-корн, жвачка и школьные американцы в бейсболках.

— Но это же традиция, — оживился он. — Игра с душой.

Марина кивнула, но почувствовала, что снова где-то мимо.

И так весь вечер, то её шутка про старую советскую рекламу, которую он не понял, то его рассказ про колледжные вечеринки, от которых у неё оставалось лишь вежливое «Ага». Разговор вёлся на английском, и от этого иногда между ними появлялась лёгкая заминка: мысль, которая по-русски звучала бы остро и метко, на английском становилась сухой и плоской. Напряжение было лёгким, вроде бы не мешало, но где-то внутри напоминало, они разные. Когда они вышли на улицу, вечерний Нью-Йорк шумел огнями, такси сигналили на перекрёстках, воздух был полон весенней сырости и звуков. Он предложил пройтись, и Марина согласилась. Они шли рядом, он что-то рассказывал, но она ловила себя на том, что в его словах нет той глубины, к которой привыкла. Всё вроде бы правильно, но как будто не задевает за живое.

У подъезда он легко обнял её и поцеловал. Поцелуй был мягкий, спокойный, без напряжения. Она ответила, но внутри у неё было странное ощущение, будто всё слишком ровно, без тех искр, к которым она когда-то привыкла.

— Спасибо тебе, — сказал он, наклоняясь чуть ближе. — Было приятно.

—Приятно, — повторила Марина, улыбнувшись. Но внутри она почувствовала, что это слово звучит слишком плоско для того, чего ей хотелось бы.

Они попрощались, он ушёл, а она ещё долго стояла у двери, думая, почему лёгкая улыбка на губах оставляет ощущение не тепла, а пустоты.

Поднявшись домой, Марина сняла пальто, опустилась в кресло и достала из сумки блокнот. Она ещё чувствовала вкус его вина на губах, но мысли были о другом. Она смотрела в окно на огни города и пыталась себя убедить:

Ничего страшного. Просто у нас разный культурный багаж. Он американец, я другая. Иногда мы не понимаем шутки друг друга, и это нормально. Это не преграда. Может, даже наоборот, интересно.

Она закрыла глаза, глубоко вздохнула и, чтобы отвлечься, стала листать блокнот с эскизами. Но внутри оставалось лёгкое чувство недосказанности, будто пазл не складывался до конца. Марина отложила блокнот на край стола, взяла телефон и машинально пролистала ленту. Пальцы сами остановились на иконке мессенджера. Она коснулась экрана, и на дисплее всплыл знакомый диалог.

Саша.

Последнее сообщение, её, два года назад: «Я переехала. Всё в порядке». Под ним пустота. Ни прочтено, ни ответа. Экран застыл таким же, каким она его видела сотни раз. Она задержала дыхание, будто боялась, что лишний вдох нарушит этот странный, замерший мир. Два года. А для неё, как будто только вчера. Она уставилась в потолок, ощущая, как поднимается привычная волна боли.

Зачем я всё ещё жду? Что он мог бы ответить? И зачем?

Губы дрогнули в сухой усмешке. Она вернула взгляд на экран, ещё мгновение колебалась, а потом решительно потянулась пальцем к корзине. Диалог исчез. Пусто. Экран теперь был без его имени, без этой тихой занозы. Телефон лег экраном вниз. Пальцы еще секунду держали его, будто проверяя пульс, и отпустили. Воздух в комнате стоял сухой, где-то за окном глухо рычал автобус, в батарее щелкнуло. Надо встать.

На кухне привычным движением поставила чайник. Пока вода закипала, смахнула крошки со стола, вытряхнула салфетки, поменяла мусорный пакет. На подоконнике выстроились банки с кистями и карандашами, часть давно просилась в порядок. Кисти уехали в стакан с тёплой водой, карандаши в два аккуратных стаканчика: мягкие и твердые. Телефон перекочевал в ящик. Пусть помолчит. Чайник загудел, и этот звук как будто вернул привычный масштаб вещей. В кружку пакетик чая, сверху ломтик лимона и ложка меда. Первые глотки обожгли язык, но тепло быстро разошлось по плечам. Легче. Уже дышится.