Марина откинулась на спинку стула и тихо рассмеялась, хотя в смехе звучала горечь.

— То есть, выходит, я для вас и не человек вовсе? Просто ошибка в ваших расчётах? «Притащил», так вы называете наш брак?

Борис Владимирович нахмурился, но промолчал. Адвокат едва слышно покашлял, но промолчал, делая вид, что изучает бумаги.

— Ошибка, — спокойно повторила Марина. — Только знаете что? Я согласилась быть рядом с ним, потому что любила. А он согласился, потому что вы дали ему условия. Вы знали это. И всё равно закрыли глаза. Так не ко мне вопросы, а к вашему «правильному» сыну.

Ольга Николаевна вспыхнула, поднялась с места и, не стесняясь адвоката, повысила голос.

— Ты смеешь нас упрекать?! Мы хотели как лучше, мы хотели, чтобы он хоть раз сделал что-то правильно! А ты… ты встала между ним и будущим!

Марина резко подалась вперёд.

— А может, это вы встали между ним и настоящим? Вы хоть раз интересовались, что ему самому нужно? Нет! Для вас он был инструментом. И я тоже. Только вы с завещанием, а он со мной. Отличная семейка.

Ольга побледнела, а Борис Владимирович, наоборот, густо покраснел, сжал кулаки так, что побелели пальцы. Адвокат тихо и очень твёрдо сказал.

— Господа, я рекомендую прекратить этот тон. Если мы здесь обсуждаем наследственное дело, нужно говорить по существу.

— Марина, ты же сама понимаешь… Эта квартира, сад, счета всё это не твоё. Тебе тяжело будет одной. Женщина без мужа, без опоры, да ещё с таким грузом… Ну сколько протянешь? Месяц? Два? — Заговорил Борис Владимирович, уже спокойнее, но с той мягкостью, что всегда таила в себе угрозу.

Марина чуть приподняла подбородок.

— Только не смейте делать вид, что я всю жизнь сидела у вас на шее, — голос Марины дрогнул, но звучал твёрдо. — Эта квартира не ваша милость и не подарок. Мы с Димой купили её вместе, после института. Я работала как сумасшедшая, брала подработки, задержки, выходные. Эти стены оплачены и моими ночами без сна, и моими нервами, и моими силами. Это было совместно нажитое имущество, и я имею на него такое же право, как и он. Даже больше, потому что я здесь осталась, а он ушёл… И вы в серьёз думаете, мне проще было с вашим сыном?

Борис нахмурился, но промолчал. Ольга Николаевна подалась вперёд, её голос стал мягче, почти ласковым, но каждое слово било по нервам.

— Дорогая, пойми правильно. Мы ведь не враги тебе. Но у тебя нет опыта, нет связей. Что ты сделаешь с этой собственностью? Сдашь кому-то? Продашь за бесценок? Всё пропадёт. А если бы мы взялись за управление, мы бы сохранили всё, приумножили… а ты жила бы спокойно.

— Спокойно? — Марина усмехнулась. — Снова под вашим контролем? Нет уж, спасибо.

Ольга прищурилась, но не дала себе сорваться.

— А ты подумай, — сказала она медленно, словно уговаривала ребёнка. — Ты ведь сама знаешь, как тяжело сейчас. Работы у тебя нет, деньги скоро кончатся, помощь друзей не вечна. Ты же не железная. И потом… — она выдержала паузу, — кто в твоём положении захочет связываться с тобой?

Марина резко обернулась к ней.

— Вы сейчас намекаете, что я никому не нужна?

Ольга пожала плечами, будто это было очевидно.

— Я говорю, что жизнь длинная. И лучше думать наперёд, чем потом жалеть.

Борис добавил, стараясь придать словам деловой оттенок.

— В конце концов, мы же семья. Пусть и бывшая для тебя. Никто, кроме нас, не сможет тебе помочь.

Марина рассмеялась тихо, но в этом смехе слышалась сталь.

— Вы называете это помощью? Вы хотите, чтобы я признала себя беспомощной и отдала вам всё обратно. Но знаете что? Я уже жила под вашим «надзором». Хватит.

Адвокат, до сих пор молчавший, тихо поднял глаза от бумаг.

— Я всё же рекомендую сторонам подумать, стоит ли продолжать разговор в подобном ключе.

Марина склонила голову и холодно произнесла.

— Нет, пусть продолжат. Это очень наглядно показывает, что для них значит «семья».

Борис Владимирович, скрестив руки на груди, наклонился чуть вперёд.

— Ты ведь сама знаешь, Марина, жизнь штука скользкая. Сегодня крыша есть, завтра можешь остаться на улице. Мы не враги тебе, мы просто хотим, чтобы ты подумала наперёд. Не ради нас, ради себя.

Ольга Николаевна тут же подхватила.

— Вспомни, как это бывает. Ты плакала ночами, я же видела. Сидела одна, закрывшись в ванной, чтобы слёз не слышно было. А теперь уверяешь, что справишься сама?

Марина резко обернулась к ней, но Борис поднял ладонь, словно ставя точку.

— И когда он приходил домой под утро, пьяный, а ты поднимала его, умывала, терпела запах чужих духов… — произнёс он безжалостно. — Не строй из себя героиню. Ты же тогда не ушла. Потому что знала: одна не потянешь.

Ольга сложила руки на коленях и чуть склонила голову, как будто сочувствовала.

— Ты думаешь, мы это говорим, чтобы унизить? Нет. Просто ты должна понять: жизнь тебя уже учила, что без опоры ты слаба. Ты всё равно возвращалась к нему, даже после побоев, даже после измен. Потому что одна ты никто.

Марина побелела. Она уже не слышала спокойного тона их голосов, только слова, слова, в которых они разворачивали её прошлое, вытаскивали то, что она долгие месяцы старалась забыть.

Борис говорил медленно, почти ласково, от чего слова звучали ещё тяжелее.

— Даже с Димой ты не справилась. А теперь думаешь, с компанией справишься?

Марина молчала. Не потому что соглашалась, просто в груди будто разверзлась старая рана. Его слова запустили цепочку образов, которые накрыли её лавиной.

Она едва заметно дотронулась ладонью до левого бока. Там до сих пор жила память о том вечере, когда он ударил её так сильно, что дышать было мучительно. Тогда она соврала всем, сказала, что ударилась о стол, пока убиралась. Даже себе старалась повторять эту ложь. Пальцы скользнули ниже, к внутренней стороне бедра. Её пробрал холодный озноб от воспоминания. Ночь, когда он вернулся пьяный до невменяемости, спутал её с кем-то и потянул к себе, прямо здесь, не разбирая ни слова, ни лица. Марина замерла тогда от ужаса, молясь только о том, чтобы всё закончилось. И закончилось, он просто отключился быстрее, чем успел причинить ещё больше боли.

Она опустила руку, сплела пальцы, чтобы никто не заметил. Голос Ольги будто прорезал воздух.

— Ты ведь помнишь, как это было. Ты терпела и молчала. Всегда молчала. Потому что понимала, что иначе не выживешь.

Марина опустила взгляд в пол. Она не слышала больше их интонаций, в голове крутились только картины тех ночей, запах табака и перегара, звук хлопающей двери. И каждый раз её тишина.

Борис чуть подался вперёд, видя, что слова попали в цель.

— Вот потому мы и говорим. Ты одна не справишься. Ты сама это знаешь лучше нас.

Воздух в комнате стал вязким. Слова родителей мужа тонули в гуле её крови. «Ты слабая. Ты не справишься. Ты никто».

Марина резко выпрямилась. Голос её сорвался в крик, но был твёрдым, как никогда.

— Хватит!

Они оба вздрогнули.

— Сколько можно меня давить? Я всю жизнь молчала, терпела… и к чему это привело? Диме я была нужна только для галочки, вам, только для удобства. И я не обязана слушать, как вы снова пытаетесь сломать меня, как когда-то это делал ваш сын.

Она шагнула к двери, распахнула её настежь и резко указала в сторону выхода.

— Вон. Сейчас же.

Тишина повисла тяжёлая, но Марина больше не прятала глаза. Это был её дом, и она не собиралась отдавать его вместе со своим правом на собственное слово.

Прошло два с половиной года. Нью-Йорк встречал её привычным шумом улиц и запахом кофе, который тянулся от каждой витрины. Марина вышла из метро, поправила шарф и остановилась у газетного киоска. Быстро пролистала стопку журналов, выбрала тот, что нужен для работы, и спрятала его в сумку. Она шагала дальше по улице, где витрины кондитерских блестели в утреннем солнце. За стеклом продавцы выставляли подносы с тарталетками и яркими куличиками к Пасхе, поправляли свежие ценники. В толпе её можно было и не заметить, лёгкое светло-бежевое пальто, волосы уложены волнами, в руках папка с эскизами. Но именно сейчас, в апреле, когда город будто встряхивался после долгой зимы, Марина тоже чувствовала себя по-новому. В её походке появилась свобода, на лице уверенность, которой прежде не было.