— Ой, боже ж ты мой, — воскликнула Галина Петровна, вернувшись с чайником. — Это что, сама пекла?

— Да, Света говорила, что вы любите только домашнюю выпечку.

— Света болтливая девица, но правду сказала, — хмыкнула старушка, садясь за стол. — Ну давайте уж пробовать.

Марина положила по булочке на блюдце, разлила чай. Никита взял свою порцию и с довольным видом устроился у окна с машинкой. За столом стало тепло.

— Так вот, по делу, — сказала Галина Петровна, обмакнув синабон в чай, — у меня в садике ремонт закончили, а стены белые, скучные. Дети у меня хорошие, но обстановка... как в больнице. А хочется, чтоб глаз радовался.

— И вы хотите, чтобы я...

— Разрисовала. Группы две, одна младшая, другая старшая. В старшей можно поинтереснее сделать всякие сказки, замки, динозавры, а в младшей попроще. Цветочки, солнышки, зверюшки.

— Я могу попробовать. Но для росписи нужно будет немного закупить кисти, акрил, может, лак.

— Конечно. Потратишь и скажешь. Я не жмот. И да, садик моя душа. Я за него и повоюю, если надо.

Марина улыбнулась. Всё звучало неожиданно тепло.

— Спасибо вам.

— Это тебе спасибо. А то всё какие-то тётки приходят, то хамки, то «мастерицы» с интернетов. А ты ничего. Спокойная. Вежливая. И булочки хорошие, — она кивнула на синабон, от которого осталась уже только корица на блюдце.

Тишина за столом длилась всего пару секунд, прежде чем Галина Петровна поджала губы и прищурилась.

— Только ты, Марина, себя не жалей больше, ясно? Всё «ой, я не такая», «ой, у меня не получится» — это баловство. Надо брать и делать. Мужа схоронила? Значит, и себя — вытаскивай. Пока живая, руки-ноги целы — значит, всё ещё можно. Поняла?

Света тихонько прыснула в ладонь.

— Я предупреждала, — прошептала она Марине.

Та лишь кивнула. Галина Петровна, не дожидаясь ответа, уже лила чай по новой и вытирала крошки со скатерти, как будто приняла решение окончательное, что эта девочка, ей подходит.

На следующий день Марина пришла в сад. Двор был ещё пустой, только хозяйка детского сада с ключами ждала у ворот. Внутри пахло свежей штукатуркой и деревом. Стены были девственно белыми и звали к цвету. Марина обошла группы. В младшей небольшие окна, мягкий свет, низкие столики. В старшей потолки повыше, пространства больше. Она долго стояла посреди первой комнаты, оценивая габариты, расположение мебели, освещение.

Для малышей не стоит перегружать картинку, — размышляла она, стоя у стены, — слишком много деталей и внимание теряется. Нужны крупные, простые образы. Зайцы, ёжики, солнышки, домики. Чтобы сразу узнавались. Весёлые, добрые, без лишней навороченности.

Она сделала пробный эскиз прямо на стене, карандаш скользил легко, рука почти не дрожала. Затем принялась за краски. Работала аккуратно, но быстро. Тело помнило ритм, а мысли текли ровно. Во второй группе, уже совсем иное. Там она дала волю воображению: нарисовала сказочный лес, замок, дракончика, выглядывающего из-за холма, девочку в фетровом колпаке с книгой под мышкой.

Здесь можно и посложнее. Старшие дети любят рассматривать, искать, додумывать. Значит, можно усложнить сюжет. Добавить спрятанных персонажей, интерактив.

Дни шли. Иногда дети заглядывали с воспитателями. Она улыбалась. Даже усталость от долгой работы стоя с кистью в руке казалась приятной.

Через полторы недели всё было готово. В последнюю пятницу она подписала угол росписи крошечными инициалами — М.К. — и вытерла пальцы от краски тряпкой.

Галина Петровна выдала ей аккуратно завернутый конверт.

— Вот, как обещала. Материалы отдельно, работа отдельно. Я не люблю, когда художников держат на хлебе и воде.

— Спасибо вам, — сказала Марина, бережно кладя конверт в сумку.

— У тебя руки золотые, девочка. Только... — женщина прищурилась. — Слишком ты на себя одна всё тащишь. Это видно.

Марина усмехнулась.

— Не могу по-другому, наверное.

— А зря. Учись делить груз, — строго кивнула старушка. — А в следующий раз принеси пирог с абрикосами. Синабоны-то я уже оценила.

— Будет сделано, — кивнула Марина.

Она вышла на улицу, чувствуя не только удовлетворение, но и что-то большее. Она сделала это. Сама. До конца. Без чужого плеча. И эта выручка, первая настоящая опора под ногами. Радостная с первым гонораром за любимую работу, Марина шла домой. Почти дойдя до подъезда, она заметила знакомую машину, и злость, которую так долго закапывала глубоко внутри, подступила к горлу.

Первым вышел человек с водительской стороны.

— Здравствуй, Марина, — спокойно обратился Борис Владимирович.

— Здравствуйте, — ответила Марина, не скрывая настороженности.

Он подошёл ближе, движения были выдержанными, взгляд спокойный, но в этом спокойствии чувствовалось напряжение, будто под тонкой коркой льда бушевал целый поток.

— Как у тебя дела? — спросил он так, словно обращался к любимой родственнице, встретившейся после долгой разлуки. — Устроилась? Работа есть?

Марина моргнула, на секунду подумав, что ей померещилось.

— Есть. Обхожусь.

— Рад слышать, — кивнул он, удерживая ровный тон. — Мы с Ольгой Николаевной переживали, как ты справишься.

Марина нахмурилась. Она чувствовала, будто попала в чужую пьесу, где её роль — слушать спокойные, обволакивающие слова, в которых слишком явно проступало сдержанное раздражение.

— Забота от вас звучит… необычно, — сказала она осторожно.

— Понимаю, — он позволил себе лёгкую улыбку. — Но как ни крути, ты была женой нашего сына. Это остаётся фактом, каким бы ни было твоё отношение.

Марина подумала, что уже краской надышалась и галлюцинации начались, потому что всё происходящее казалось нелепым и неправдоподобным.

— Простите, Борис Владимирович, но вы ведь не ради приветствия приехали, — сказала она твёрже. — Что вам нужно?

Он задержал на ней взгляд, чуть прищурился.

— Поговорить, Марина. Есть вопросы, которые не закрыты.

Борис Владимирович стоял чуть ближе, чем хотелось бы.

— Какие вопросы? — она сжала пальцы на ремне сумки, не позволяя голосу дрогнуть.

Он выдохнул, словно собираясь с терпением.

— Дело не в нас с Ольгой Николаевной. Дело в том, что Дима успел многое переписать на себя. Компания, квартиры, земля. Он ведь считал, что впереди вся жизнь. Не ожидал… такого конца.

Марина нахмурилась.

— Это я знаю.

— Но ты, возможно, не знаешь другого, — продолжил он. — Всё оформлено так, что законным ближайшим наследником становишься ты. Ни я, ни мать его претендовать на это не можем.

Слова ударили как камень. Марина почувствовала, как в груди что-то дёрнулось.

— Я? — переспросила она, будто не веря. — Вы шутите?

— Было бы проще, если б это была шутка, — голос у него был сухой, но без резкости. — Понимаю твою злость, твоё желание отгородиться от нас. Но если ты захочешь… мы можем договориться. Тебе всё это не нужно. А для нас, это годы работы, вложенные силы.

Марина чуть улыбнулась, но в улыбке не было тепла.

— То есть вы пришли напомнить мне, что я, по сути, «ключик», случайный держатель?

Он выдержал её взгляд.

— Я пришёл сказать, что у тебя есть выбор. Либо ты становишься хозяйкой всего этого и сама несёшь на себе груз, о котором не имеешь ни малейшего представления. Либо ты отдаёшь его тем, кто умеет этим управлять. Мы, конечно, не станем тебя принуждать. Но надеемся, что ты проявишь здравый смысл.

Марина рассмеялась тихо, глухо, будто воздух прорезал этот смех.

— Здравый смысл? Здравый смысл у вас умер вместе с вашим сыном, Борис Владимирович. Я была для него ступенькой, инструментом, условием для галочки.

В его глазах мелькнуло раздражение, но он продолжил прежним ровным тоном.

— Знаешь, Марина, злость делает тебя похожей на него. Не хотелось бы, чтобы ты повторила его ошибки.

Она шагнула ближе, почти в упор.

— Не бойтесь. Я никогда не буду похожа на него. И никогда не буду похожа на вас.