Поднявшись на чердак, чтобы забрать последние свои вещи и наконец окончательно упаковать вещи Дмитрия, Марина остановилась перед старой, облезлой дверью. Здесь царил холодный, застывший воздух, пахнущий пылью, старыми книгами. Она потянула дверь на себя, и тяжёлый, душный запах старого дерева и плесени наполнил воздух. Марина шагнула в полумрак чердака и огляделась. Коробки стояли ровными рядами, будто солдаты, замершие в ожидании приказа. Она медленно прошлась по узкому проходу, проводя рукой по старой мебели, накрытой пыльными белыми простынями.

Её внимание привлекла небольшая стопка коробок в самом углу. На них были аккуратно наклеены бумажки: «Документы Димы». Рука словно сама потянулась к коробке, и Марина, присев на старый деревянный сундук, стала медленно перебирать бумаги.

Документы были разные, старые договора, деловые бумаги, выписки со счетов. И вдруг она наткнулась на папку с короткой надписью «Завещание и условия наследства». Сердце учащённо забилось, а пальцы дрогнули, когда она начала открывать бумаги и пробегать глазами строки документов. Чем дальше она читала, тем сильнее сжималась грудь.

Каждое слово звучало холодно, бездушно, юридически точно. Она читала, не моргая, медленно, каждое слово как плевок в лицо. В документе чётко было прописано, Дмитрий становился единственным наследником только при одном условии: он должен был жениться. Не абстрактно, официально, с регистрацией, с минимум трёхлетним сроком брака, без скандалов, без разводов. Иначе всё мимо. Всё шло к другому, «страховочному» наследнику, если он не соблюдёт договор. Формулировки тянулись ровно, как сухие гвозди вбитые в стену. Только срок, печать и подпись.

Марина отложила бумаги. Лист дрожал в пальцах. Дочитав, впервые ясно увидела, что её появление в жизни Дмитрия было не чудом и не выбором сердца. Она была условием. Ступенькой, по которой он обязан был подняться, чтобы достать до чужого состояния. Не жена, а часть сделки. Не любовь, а формальность.

В горле у неё пересохло. Каждая буква словно прожигала в ней дыру, разрушая последнюю иллюзию, которую она хранила где-то глубоко внутри, что хотя бы в начале он любил её по-настоящему. Что она была нужна ему как человек, а не как бумажная галочка для семейного договора.

Марина закрыла глаза, пытаясь справиться с приступом тошноты и горечи. Голова закружилась, и она упёрлась ладонями в пыльный сундук, чувствуя, как мир вокруг рушится. Вот оно документальное подтверждение того, о чём она всегда боялась даже подумать всерьёз. Её брак, её чувства, её унижение, её терпение, всё это оказалось всего лишь «условием» для получения наследства. Простым юридическим пунктом.

Она почувствовала, как внутри поднимается глухая волна гнева. Гнев не только на Дмитрия, не только на его родителей, но и на саму себя, за то, что так долго позволяла использовать себя, принимать это, оправдывать и терпеть. Она не обязана быть чьей-то ступенькой или вещью, не обязана больше молчать и соглашаться. Эта бумага в её руках была не просто документом, она была ключом к освобождению.

Марина медленно поднялась, убрала документы обратно в коробку и плотно закрыла крышку. Теперь ей стало окончательно ясно, что уход из этого дома не бегство, не капитуляция. Это её первый настоящий поступок, сделанный для себя самой, за всю её взрослую жизнь.

Она сделала глубокий вдох и вышла из тёмного, затхлого чердака обратно в дом, в котором ей больше не было места.

Когда Марина остановилась у подножия лестницы, утренний свет, мягкий и равнодушный, пробивался сквозь полуопущенные шторы гостиной, придавая помещению обманчиво уютный вид. Она не сразу заметила Ольгу Николаевну, сидящую за столиком у окна, в кресле с идеально прямой спиной. Та словно специально дожидалась её, в элегантном костюме и с безупречной прической, лицо спокойно, но в глазах уже горел холодный, оценивающий взгляд. Она медленно подняла на Марину глаза и слегка улыбнулась, сухо, без искренности, по привычке.

— Марина, деточка, — начала она ровным, отработанным голосом, в котором сквозила вежливость, но не было ни капли настоящей теплоты. — Можно тебя на минуту?

Марина подошла ближе, стараясь выглядеть уверенно и спокойно, хотя внутри всё клокотало. Она понимала, что этот разговор давно назревал, но откладывался до того самого момента, когда Ольга Николаевна решит, что её терпение закончилось. Теперь это время явно настало.

— Конечно, — тихо ответила Марина, глядя прямо в глаза свекрови. — Что-то случилось?

Ольга Николаевна жестом указала ей на кресло напротив, давая понять, что разговор предстоит не короткий. Марина нехотя присела, чувствуя, как под её взглядом тело начинает слегка дрожать от напряжения.

— Понимаешь, дорогая, — начала Ольга Николаевна, чуть улыбаясь, но улыбка эта выглядела скорее снисходительно, чем дружелюбно. — Я хотела поговорить с тобой о твоём будущем.

— Моём будущем? — повторила Марина, стараясь сохранить ровный тон, хотя уже знала, куда заведёт разговор.

— Да, — кивнула Ольга, сцепив руки на коленях. — Я много думала об этом. И, понимаешь, дорогая, я совершенно не против того, чтобы ты начала свою жизнь заново. Напротив, даже считаю, что это правильный выбор. Здесь, в нашем доме, ты ведь сама понимаешь… тебя больше ничто не держит. Мы с Борисом Владимировичем ценим всё, что ты для нас сделала, но пора двигаться дальше.

Марина почувствовала, как её сковывает холод внутри.

— Я… понимаю, — ответила Марина, чуть опустив глаза. — И я действительно собиралась уехать отсюда. Мне не нужно, чтобы вы беспокоились.

Ольга Николаевна подняла руку, прерывая её с явной долей раздражения, едва прикрытого напускной добротой.

— Дорогая, я и не беспокоюсь. Просто решила всё объяснить чётко и ясно. Ты всегда была умной девушкой, хоть и… несколько слабохарактерной. — Она сделала паузу, словно обдумывая следующее слово, — я просто хочу, чтобы ты поняла, ты абсолютно свободна. Свободна строить свою жизнь, но уже не здесь.

В этот момент в комнату вошёл Борис Владимирович. Он остановился у порога, окинув Марину взглядом, полным холодного равнодушия и отчуждения. Его голос прозвучал грубее и прямолинейнее, чем у жены.

— Оля правильно говорит, Марина. Ты должна понять, никто не будет тебя удерживать или на что-то намекать. Но и помогать особо мы тоже не будем. Ты молодая женщина, в состоянии сама всё устроить.

Марина вздрогнула от его слов, почувствовав, как к горлу подступает тошнота. Она уже давно знала, что не была для них никем, кроме удобного приложения к их любимому сыну, но сейчас это прозвучало настолько открыто и грубо, что слезы предательски защипали глаза.

— Впрочем, — продолжил Борис Владимирович, чуть смягчая тон, словно хотел подвести итог всему сказанному, — мы можем оставить тебе старую квартиру, где вы жили с Димой. Считай, это наша последняя помощь. Дальше, как понимаешь, справляйся сама.

Марина подняла глаза, в которых уже явно читалось презрение, горечь и боль.

— Я никогда не просила вас ни о какой помощи, Борис Владимирович. И вы прекрасно это знаете.

— Тогда прекрасно, — холодно улыбнулась Ольга Николаевна. — Значит, мы друг друга поняли. Это облегчит всем жизнь.

Марина медленно встала, чувствуя, что каждая секунда в их обществе становится невыносимой. Она смотрела на них обоих с нескрываемым отвращением.

— Да, — тихо сказала она, — мы друг друга поняли. И знаете, я даже рада, что вы наконец это сказали. Мне давно стоило уйти отсюда и забыть о вашем существовании.

Ольга Николаевна удивлённо приподняла брови, а Борис Владимирович слегка усмехнулся, будто не ожидая от неё подобной смелости. Марина повернулась к ним спиной, взяла свою коробку и пошла к выходу. Остановившись на мгновение у двери, она обернулась.

Она всё же решила подняться наверх, не хотелось уходить молча, будто ничего не было. Остановилась у комнаты Александра, постояла секунду, потом тихо постучала, и только тогда вошла. Внутри пахло свежим бельём. Александр сидел на подоконнике, задумчиво вертел в руках какую-то мелочь, ключ или просто монетку. Он сразу поднял голову, взгляд внимательный, чуть напряжённый, но без прежней тревоги. Марине же не страшно и не неловко перед ним. Они оба уже не те, кем были всего несколько дней назад.