— Еще успею, — усмехаюсь я, запрыгивая на столик под доской с афишами. — Накоплю в клубе, открою свое издательство. Буду помогать молодым авторам продвигать книги.

— О, давай я напишу какой-нибудь порнороман, а ты его опубликуешь?

Королева опирается рукой на стол и прищуривается. В глазах пляшут чертики, совсем как у Антона. Люцифер и ведьма — подходят друг другу.

— Хорошо, но только если он будет со смыслом. Например, пусть учит тому, как важно разговаривать и слушать, как важно быть искренним с окружающими и самим собой. И что-нибудь про силу любви обязательно, людям это нравится, — я закатываю глаза, чтобы Королева не дай бог не поняла, что я тоже отношусь к их числу.

— Заюш, люди любят жесть, а не этот твой сахарный сироп. Абьюз, детские травмы, семейные разборки… Кстати, об этом. Отец твой.

Вика кивает в сторону дверей, ведущих в зал. Оттуда выходит мужчина в потертых джинсах. Он оглядывается по сторонам так, будто что-то украл и теперь ищет в толпе напарника, чтобы дать ему сигнал и поскорее удрать. Наконец его взгляд останавливается на мне, и он спешным шагом направляется в мою сторону. Покосившись на Вику, отец берет меня за плечо и отводит за угол. От любопытных взглядов нас все равно это не спасает. Мне кажется, только поэтому он не дает мне пощечину.

— Стрипуха, значит? Так ты зарабатываешь на все эти шмотки? — он хватает меня за резинку шорт и тут же брезгливо отдергивает руку. — Я столько сил, столько денег вложил в твое образование, чтобы теперь ты занималась этим? — я вижу, как за воротом рубашки начинает проступать краснота. — Тебе не стыдно?

Я поднимаю голову и, смотря ему в глаза, твердо заявляю:

— Нет.

Отец несколько долгих секунд сверлит меня взглядом. Холодным, уничижительным, чужим.

— Ты не моя дочь. Ты самоуверенная дрянь, готовая раздвигать ноги перед каждым мужиком.

Пару дней назад в модельном агентстве меня назвали примерно так же, только чуть вежливее. Кто-то донес им про мою работу в «Абсенте» — есть подозрение, что это Диана — и руководство приняло решение расторгнуть контракт. Лицемеры чертовы. Значит, светить грудью в кадре можно, а на сцене нет?

Я не расстроилась, скорее разозлилась. Отозвала права на все фотографии и в тот же день продала их в элитный журнал. Мне не рады здесь? Что ж, будут рады в другом месте.

Но с отцом все иначе. Чувствую, как комок обиды подступает к горлу. Я тянулась к этому человеку всю жизнь, но он раз за разом отшвыривал меня, как бездомного котенка. Все, хватит. Я устала валяться у него в ногах. Ненависть, которую я к нему испытываю, почти осязаема. Тонкими иглами она повисает в воздухе, пронзает мои легкие при каждом новом вдохе.

— Такой я тебя растил? — шепот слетает с его губ, а затем они расплываются в обманчивой улыбке.

Думает, так со стороны не будет понятно, что он только что смешал меня с грязью?

— Ты не растил меня, папа. Ты пропадал на работе, запрещал мне жить, бил за ошибки и пытался вылепить из меня идеальную куклу. Сочувствую, не вышло, — мой голос звенит, словно лед в бокале.

Отец качает головой, будто не может поверить в услышанное. Не может поверить в то, что я наконец сказала ему это в лицо.

— Вы с мамашей сговорились, что ли? — щурится он, складывая руки на груди. — Она мне то же самое выдала. Вместе с новостью о разводе. Прикинь, она подала заявление, — глаза сверкают злостью и безумием. Пес, у которого норовят отобрать кость.

Развод? С плеч будто камень сваливается. Не думаю, что такие чувства обычно испытывает ребенок, узнав, что его родители расходятся, но вот она правда. Я искренне счастлива за маму. Надеюсь, она расстанется с этим чудовищем раз и навсегда.

— Все, твоя мамочка тебя бросила! Остаюсь только я, — отец разводит руки в стороны, собираясь меня обнять. — А ты еще и не слушаешься.

Сухие ладони тянутся к моей талии. Мне не было так противно ни когда меня лапали в клубе, ни когда на прошлой недели Георгий Семенович подстерег меня в коворкинге в библиотеке и попытался поцеловать. Я наступила ему на ногу каблуком, а потом от души врезала ниже пояса. Он напомнил мне про работу в «Абсенте» — Мол, что ломаешься? — и про предстоящий зачет. Я красноречиво послала его. Говорят, мат появился еще в XII веке. Думаю, как преподаватель древнерусского Георгий Семенович оценил мой богатый словарный запас.

Отец продолжает тянуться ко мне.

— Прекрати! — я отстраняюсь, врезаясь затылком в стену. Штукатурка с мелкими острыми вкраплениями царапает кожу. — Не говори со мной как с ребенком. Сам сказал, я не твоя дочь. Не твоя правильная Марго!

На нас посматривают студенты, столпившиеся у стенда с афишей, но мне плевать. Продолжение шоу, наслаждайтесь!

— Хочешь ты этого или нет, я не изменюсь. Я такая, ясно? — голос срывается, а из глаз льются злые слезы. — Прими это или иди к черту!

— Ты как с отцом разговариваешь⁈

Он хватает меня за плечо и пытается увести вглубь коридора, но тут из толпы выбегает Паша. Он становится между мной и отцом, загораживая меня от взглядов, больше похожих на удары плетьми.

— Уберите руки, — бросает Воронцов.

— Что, шлюху свою защищаешь? Я сам решу, что мне делать со своей дочерью!

Паша выругивается и замахивается для удара, но отец перехватывает его руку, заламывает за спину, а затем толкает Воронцова вперед. Я инстинктивно отскакиваю в сторону, и Паша врезается плечом в стену. Когда он делает шаг назад, я замечаю несколько крупных царапин у него на руке.

— Вызовите полицию! — кричит кто-то в толпе.

— Не надо полицию, — Паша втягивает воздух сквозь зубы, бросая хмурый взгляд на моего отца. Тот, стушевавшись от количества свидетелей, больше не пытается поднять руку на моего парня.

Но мне этого недостаточно. Прожигая отца взглядом, я произношу:

— Пошел на хер. Пошел на хер из моей жизни! Вон!

Чеканю каждое слово, мысленно вместе с ними давая ему пощечины. Хлесткие, смелые, обидные. Такие, которыми он без зазрения совести осыпал маму.

Больше не будет.

Отец поджимает губы. На мгновенье мне кажется, что он сейчас кинется на меня, но тот лишь качает головой.

— Вот так, да? Как скажешь.

С ненавистью сплевывает на пол, разворачивается и уходит. Ребята расступаются перед ним, но он все равно умудряется зацепить плечом пару человек. Отыгрывается на слабых, как обычно.

— Ты в порядке? — Паша аккуратно берет меня за плечи и заглядывает в глаза.

Я киваю, хотя меня всю трясет. На губах вкус соли от слез.

— Идем, — Воронцов тянет меня к выходу.

— А награждение? — напоминаю я.

— Я тебе и без награждения скажу: ты выиграла. Вика заберет кубок. Поехали домой.

На лестнице он на секунду притягивает меня к себе и коротко целует, а потом мы снова мчимся вниз по ступенькам с озорством пятиклашек, сбежавших с уроков. Паша держит меня за руку, наивно думая, что я могу упасть со стрипов.

На улице пахнет зимней свежестью и корицей — доносится из кофейни неподалеку. В машине Воронцова — розовым маслом и вином. Паша протягивает руку и достает с заднего сидения уже распечатанную бутылку. Зубами вытаскивает пробку.

— Выпендрежник, — я треплю его по кудрям.

Паша, смеясь, сбрасывает мою руку и поправляет прическу. За ухом виднеется татуировка-птичка, еще покрытая пленкой. Воронцов набил ее пару дней назад, а сразу после сеанса вызвался помочь нашим театралам с новогодней постановкой. Родителям про свое хобби Паша пока не рассказал, но на следующей неделе на семейном ужине, куда Воронцовы меня пригласили, чувствую, он расколется.

Паша тянется к табло, горящему в темноте ванильно-белым, и включает музыку — Lust For Life — Lana Del Rey.

— Будешь? — он подает мне вино.

— Буду.

Я делаю глоток. На языке сладость приятно смешивается с горечью.

— Какой-то странный вкус. Все-таки подсыпал мне что-то, да? — недоверчиво щурюсь.

— Нет. Просто там есть секретный ингредиент.

Я наклоняюсь к Паше, провожу кончиками пальцев по татуировке, носом — по его щеке, а затем целую в губы. Рука ложится на мою шею, слегка сжимает ее, и я тону в запахе хвои и пряностей. Паша притягивает меня к себе. Заваливаюсь на него, едва успевая опустить в подстаканник бутылку вина.