Мир построен на контрасте. Не было бы испытаний, не было бы и счастья. Не начни я с Пашей фиктивных отношений, не узнала бы его настоящего. Не поняла бы, что нужны все ингредиенты, чтобы прочувствовать вкус жизни.

Пора добавить последний — секретный.

Накинув пальто и прихватив зонтик, я выбегаю из квартиры. Запрыгиваю в такси, спасаясь от косого дождя. Так и быть, раскошелюсь. Иначе до театра, где проходит репетиция постановки Воронцова, мне не успеть. Паша приехал туда всего на час — Святые шпильки, храните истории в соцсетях! — и мне крайне важно не пропустить его на выходе.

Я хочу сказать ему все как есть: признаться в любви. Сейчас или никогда. В другой день смелости мне не хватит.

Такси останавливается у здания с колоннами. На дрожащих ногах я выхожу на улицу и уже думаю, что переоценила себя. Может, вернуться домой?

Но машина срывается с места, шурша шинами по мокрому асфальту, и у театра я остаюсь одна. Дождь барабанит по растянутым у входа афишам, ручьями стекает вниз и водопадом стелется по ступенькам. Мне бы зайти под козырек, но ноги отказываются двигаться. Как же страшно делать первый шаг. Наперекор своей гордости.

Из оцепенения меня выводит телефонный звонок. Чертыхаясь и пытаясь не уронить сумку в лужу, я поднимаю трубку.

— Тебе мать не звонила? — в голосе отца чувствуется легкое волнение.

Наверное, мама задержалась на работе, а он просто не может найти в холодильнике суп. Или мать потеряла его кредитку, и с нее списали огромную сумму. Других вариантов для переживаний у моего отца быть не может.

— Нет, — сухо отвечаю я. Хоть бы поздоровался сначала, спросил, как у меня дела. Месяц с дочерью не разговаривал так-то!

— Если позвонит, напиши.

Мне бы выдавить покорное «угу» и сбросить трубку, но я вспоминаю, что ждет меня на пороге театра, и решаю еще немного оттянуть мучительный момент.

— А что такое?

— При встрече поговорим, — отец откашливается и будто нехотя сообщает: — Я через две недели приеду в Москву по работе. Пересечемся на пару часиков, если хочешь.

Если хочешь… Делает одолжение. Боится, что я попрошу у него денег? Или — еще хуже — поведу его гулять по городу, расскажу последние новости из личной жизни, загляну в ГУМ за мороженым, померю пару платьев, чтобы услышать воодушевленное «Какая ты у меня взрослая!», а вечером затащу его на колесо обозрения на ВДНХ. Так отцы с дочерями обычно проводят время?

Не знаю. Мы никогда так не делали, но мне всегда хотелось.

Скольжу отстраненным взглядом по колоннам театра и дверям за ними. Вдруг одна створка открывается, и на улицу выходит фигура в кофейном пальто. Наши взгляды пересекаются, сплетаясь в тугой комок где-то под ребрами. Удары сердца гулко отдаются к грудной клетке, словно та наполнена водой — кажется, там скопились все повисшие в воздухе дождевые капли. Время остановилось. Дает мне шанс в очередной раз все взвесить и сойти с ума от страха быть отвергнутой?

— Ало, ты тут? — резкий голос отца возвращает меня в реальность. Капли серыми нитями снова тянутся вниз.

— Да… Спишемся.

Сбрасываю звонок. Вдох-выдох. Сердце бьется с неистовой силой, наверное, так же часто, как дождевые капли касаются асфальта. Пара неуверенных шагов, а потом ноги сами несут меня под козырек, где стоит Паша.

— Пришла спасать меня от ливня? — он окидывает меня удивленным взглядом.

— Да, а то еще растаешь, сахарный мальчик.

Складываю зонт и отряхиваю его. Пару капель попадают на Пашу, но тот и не думает отойти. Наоборот, сокращает расстояние между нами до полуметра. Мне кажется, я даже чувствую кожей его шепот:

— А что, все-таки нужен?

— Нужен.

Переминаюсь с ноги на ногу, пытаясь собраться с силами. Я должна ему сказать то, ради чего сюда пришла. Ну же! Сейчас!

Карие глаза смотрят выжидательно. Две, три секунды. Затем теплая рука находит мою ладонь, и наши пальцы переплетаются.

— Тогда пойдем за кофе? — будничный тон и обезоруживающая улыбка.

Я киваю, коря себя за трусость.

Светлый клочок неба у горизонта становится шире, но над нами все еще роятся тучи. Приходится снова нырнуть под дождь. Паша держит зонт посредине, но мои светлые джинсы и бежевые брюки Воронцова это не спасает. Когда мы заходим в торговый центр, я первым делом замечаю на них россыпь грязных пятен. Черт.

Зато от влажности кудряшки Воронцова завиваются сильнее обычного. Я украдкой любуюсь ими, пока Паша на фудкорте покупает нам кофе: себе — моккачино, мне — раф с фисташковым сиропом. Он оказывается очень вкусным.

Или причина моего внезапного прилива радости вовсе не в кофе?

— У тебя вот тут… — Паша проводит пальцем по моей губе, заставляя меня замереть, — сливки.

Он облизывает палец и усмехается. Шоколадная капелька-родинка ползет наверх. Мне жутко хочется его поцеловать. Уже тянусь к нему, но в последнюю секунду одергиваю себя. Сначала разговор.

— Давай сядем, — я киваю на столик у стеклянного ограждения. За ним — пролет, соединяющий все три этажа торгового центра.

— Не боишься? — Паша делает глоток кофе, бросая на меня взгляд поверх стаканчика. На руке поблескивают неизменные часы с прозрачным циферблатом.

Не боюсь ли я края?

— Нет.

И не потому что я не буду смотреть вниз — не смогу оторвать взгляд от твоих пленительных глаз, о сердцеед Воронцов!

Дело в другом.

Я давно привыкла жить так, будто стою на краю обрыва. Одно неверное движение — и я лечу на дно. Сверху сыплются камни. Меня осуждают за цвет волос, за увлечения, за недостаточное усердие в учебе, за излишнюю резкость… Я качаюсь на носочках, то и дело заглядывая в пропасть.

Паша протягивает мне руку, но значит ли это, что он хочет отвести меня от края? Или, наоборот, столкнуть вниз?

Серьезного разговора — вот чего я боюсь. Потому что для меня это роковая минута, когда я снова встаю на носочки и смотрю в глаза своему страху. Эти глаза кофейно-карие, с темным ободком и россыпью зерен-вкраплений вокруг зрачка. Они топят в тепле и заботе. Они слишком хороши, чтобы так смотреть на меня.

Я опускаюсь на диванчик и ставлю локти на стол, предварительно смахнув с него крошки. Не хочу испачкать любимый вязаный топ. Паша садится напротив с таким расслабленным видом, будто под ним шезлонг, а за стеклянным ограждением плещется море.

— Слушай, Паш… — я стучу ногтями по бумажному стаканчику, заставляя Воронцова посмотреть на меня. — То, что наговорила тебе Анфиса, — полный бред. Мой отец жив, и мама ничем не больна. Спасибо, конечно, что закрыл долг, но я не хочу чувствовать себя обязанной. Я отдам тебе деньги с перв…

— Расслабься, Марго. Я не приму никаких денег. Премьера «Ворона» прошла весьма успешно. Это тебе подарок — как моей музе.

Паша поправляет ворот пиджака, черного с карамельной подкладкой. Воронцов надевал его на наше первое свидание… А еще был в нем в библиотеке… И как-то раз, когда подвозил меня до клуба. Сердце сжимается от теплых воспоминаний. От сказки, которую способны разрушить всего пару слов.

— Я не хочу быть твоей игрушкой, а в тебе видеть лишь клиента, — ногти замирают на крышке стаканчика с кофе. Мой внимательный взгляд прикован к Пашиному лицу. Легкая улыбка и снова безмятежное спокойствие. — Я не хочу быть зависимой от тебя и твоих денег. Я хочу свободы и… любви.

Мои губы вздрагивают, и Паша это замечает. Наклоняется и накрывает мои ладони своими. Нежно поглаживает большими пальцами запястья.

— Я дарю тебе любовь. Дарю, ясно? — он ловит мой взгляд. — А не пытаюсь купить твою. С чего ты вообще решила, что я играю с тобой, Марго?

— В начале наших отношений мы оба играли, так ведь? — я неуверенно веду плечом, вспоминая, сколько раз действительно хотела поцеловать своего фальшивого парня. — А потом я накосячила. Решила, записка, которую прислал мне бывший, от тебя. Подумала, что ты меня зафрендзонил. Разозлилась, выкинула все розы, поцеловала другого… В общем, — я выдергиваю руки из рук Паши и закрываю ими пылающее от стыда лицо, — я была полной дурой, правда. И я пойму, если ты захочешь перестать общаться. Мои ошибки уже не исправить.