— Все эти свидания были фальшивыми. Сам сказал, Паш. Из обмана ничего настоящего не родится.

— Согласен, — он выдерживает паузу, сверля меня взглядом. Горьким, как кофе. Сладким, как карамель. — Так что не обманывай себя. Скажи, что ты чувствуешь. Тебе неприятно, когда я тебя касаюсь?

Паша сокращает расстояние между нами, проводя рукой по моей щеке. Я непроизвольно прикрываю глаза и тянусь к нему, требуя поцелуя. Но он шепчет мне в губы:

— Чего ты хочешь? Сейчас. Подумай хорошо, потому что я сделаю именно то, что ты скажешь.

Чего я хочу?

— Чтобы ты меня отпустил. Потому что я не понимаю, зачем я тебе нужна, — к глазам подступают слезы. — Люди стремятся к идеалу, а я далеко не идеальна. Таких, как я, не любят.

— Любят, — Паша оставляет едва уловимый поцелуй на моих дрожащих губах. — Я люблю тебя, а ты боишься это признать.

Я качаю головой, сбрасывая с себя его руку. Отворачиваюсь и незаметно стираю со щеки слезу.

— Ты боишься принять себя неидеальную. Но никто не идеален, Марго. У всех есть «темные» стороны.

Чувствую, как соленая дорожка скатывается по другой щеке. Какая же я слабая! Ненавижу чертовы чувства! Ненавижу быть неидеальной!

— Хочешь сказать, клуб — моя «темная» сторона? — я всхлипываю и натягиваю на лицо холодную улыбку. — Думаешь, я стыжусь своей работы? — поворачиваюсь к Воронцову, проводя рукой по краю стола. — Зато я получаю деньги и не чувствую себя обязанной перед отцом, который все мою жизнь только и делал, что напоминал мне, сколько стоит каждый мой вздох!

Хлопок разрезает воздух. Цепи звенят, и только теперь я понимаю, что это я ударила по столу.

— Я ни от кого не завишу и живу, как хочу. Знаешь, мне насрать, что думают люди, — опираясь руками о стол, я забираюсь на него и становлюсь в центр. — Я люблю стрип. Я люблю «Абсент». Я люблю бабки и внимание, да. Я Текила — грязная самовлюбленная шлюха, и я счастлива быть такой!

Я дышу часто, будто только что пробежала марафон. Цокот шпилек по дереву. Останавливаюсь у края стола, там, где стоит недопитый бокал «Маргариты», и сажусь рядом, чтобы оказаться лицом к лицу с Воронцовым.

— Тебе такая девушка не нужна.

Паша мягко улыбается. Взгляд спасительно теплый, как кружка кофе в промозглый осенний вечер.

— Не решай за меня, Марго. Ты мне нужна.

Он проводит кончиками пальцев по моему плечу, откидывая за спину забранные в хвост волосы.

— Это неправда — то, что ты сказала. Текила — лишь часть тебя. Один из ингредиентов коктейля «Маргарита». Это твоя пьянящая, соблазнительная женственность, — он говорит это медленно, неотрывно смотря на мои губы, — твои кокетливые взгляды, твои танцы и острые каблучки.

Он поигрывает бровями, и я невольно улыбаюсь.

— Но есть и другие ингредиенты. Знаешь рецепт? Смотри, — он подхватывает бокал с «Маргаритой» и крутит его передо мной, позволяя розовым бликам скользнуть по ободку. — «Трипл Сек» с игривой кислинкой — это твои колкости. Сок лайма — твоя свежесть, всплески эмоций, — Паша щелкает пальцами по дольке лайма на краю, и та падает в бокал. — Биттер — это твои шутки. Легкие, искрящиеся, как пузырьки газировки. Лед — холодность, которая бесследно растворяется, стоит узнать тебя получше.

Он опускает бокал на стол и ставит руки по обе стороны от меня. Наклоняется ближе, касаясь кончиком носа моего.

— Ты забыл про соль на ободке, — шепчу я, не давая себя поцеловать.

В голове красным флагом мелькает записка про дружбу с привилегиями. Да, Паша меня любит, но это ведь еще не значит, что он хочет нормальных отношений.

Воронцов прикусывает губу, задумавшись, но быстро находится с ответом.

— Соль — это слезы и переживания, без которых ты не была бы собой. Ну, и сам бокал на тонкой ножке, — он стучит по нему пальцем, — твоя видимая хрупкость. Видимая, потому что на самом деле ты чертовски сильная, Марго, раз тебе удается совмещать в себе все эти ингредиенты.

Я облизываю пересохшие губы и чувствую соленый привкус. Только теперь замечаю, что плачу. Никто никогда не говорил мне таких красивых слов. Мне кажется, что все это напускное, ненастоящие, заученная речь, которая должна заставить меня, как в кино, вмиг побороть свои страхи и забыть о боли, которую я несла в сердце годами.

Но мне так хочется, чтобы его слова были правдой.

Я соскакиваю со стола и кидаюсь Паше на шею, начиная рыдать еще громче. Мне не стыдно за свои эмоции, потому что я чувствую: их невозможно больше сдерживать. Они бурлят внутри огненной лавой, и если я сейчас же не дам им выплеснуться, то просто сгорю.

— Все в порядке, — шепчет Паша, гладя меня по голове. Прижимает к себе так, что мне становится тяжело дышать. — Тебе не нужно быть идеальной, чтобы быть любимой. Будь Маргаритой. Собой. Полностью. Хорошо?

Я киваю, сдавливая его в объятьях. Тону в его тепле и заботе. Он мне нужен. И я ему нужна. Скажи он сейчас в очередной раз, что любит меня, я его поцелую и никогда больше не отпущу.

Но он молчит, поглаживая меня по спине, пока слезы на щеках не высыхают, оставляя жгучие красные следы. Хорошо, что я работаю в маске. Удастся избежать вопросов от коллег. Пусть лучше думают, что эти полчаса я обслуживала клиента по программе ultra-all-inclusive. Это не так позорно, как прорыдать на плече у своего передруга-недопарня.

— Мне надо идти работать, — подбираю с пола маску и надеваю ее. Резинка привычно сдавливает затылок. Я снова в безопасности. — У меня сольник через полчаса.

Паша кивает, открывая мне дверь. По-хорошему бы зайти в туалет, чтобы смыть с лица поплывшую тушь, но, спустившись по лестнице, я миную его, и подхожу к ресепшену.

— Анфиса, не бери с моего клиента деньги, хорошо? — я повисаю на стойке, царапая ногтями черный мрамор.

От удивления глаза администраторши превращаются в две огромные жемчужины.

— Он тебя по голове случаем не ударял? А то я еще и компенсацию с него возьму.

— Нет-нет, это просто мой… — давлюсь воздухом, — знакомый.

— Текила, солнце, я не могу пускать к тебе мужиков бесплатно, только потому что они твои знакомые, — она хмурит татуированные брови. — У меня вон целый клуб знакомых! Без денег так останемся.

Анфиса машет мимо проходящему парню в поло от Lacoste, другой рукой крутя смолянисто-черный локон. На пальце в зеленом свете торшеров поблескивает кольцо с жемчужинкой. Гость бросает ей в ответ кривую улыбку и скрывается в зале. Разочарованная, Анфиса поворачивается ко мне.

— И вообще, ты почему еще здесь? Он же оплатил тебе увольнение**. Сказал, ты за.

Я отшатываюсь от стойки. Воронцов пытался меня снять⁈

— И долг твой закрыл, — Анфиса бросает взгляд на монитор и называет точную сумму, которую я должна клубу. Колоссальную сумму.

— Как он узнал про долг?

Я точно помню, что не говорила о нем Паше. Он бы предложил помощь, но я бы ее не приняла. Не хочу быть от него зависима.

— Да мы разговорились, пока он тебя в випку заказывал. Он даже цену не спросил, значит, деньгами сорить любит, — беспечно дергает плечом Анфиса. — Я и решила тебе помочь. Сказала, у тебя мама тяжело больна, отец два года назад в аварии погиб. Ты, беднушка, последние гроши собираешь. Он и повелся.

— Какого черта⁈

Я сжимаю кулаки, вонзая ногти в ладонь. А хочется вонзить их в круглые глазенки этой безмозглой рыбки! Какая я ей «беднушка»? Святые шпильки! Жалость — последнее, что я хочу вызывать у Воронцова.

— Что? Спасибо скажи! — Анфиса обиженно надувает губки. — Деньги лишними не бывают. А паренек этот еще заработает. Ты его кроссовки видела?

Я прикрываю рот ладонями и делаю глубокий вдох, чтобы не наорать на Анфису прямо в холле. Она хотела как лучше, но… у меня из глаз снова катятся слезы. От злости и обиды на удачу, стоящую по другую сторону поля битвы.

Отмахиваясь от Анфисы, я ныряю в темноту коридора. Шаги отдаются гулким стуком стрипов. Он разбивается о стены с синими разводами неона и осколками спивается мне в горло. Всхлипывая, я открывая дверь туалета. И замираю, закусывая губу, чтобы не издать лишнего звука. Голоса, доносящиеся из-за угла, мне знакомы.