Диана с Пашей — одного поля ягоды. А я заблудший сорняк.

Который заполонит все поле, стоит пропустить меня мимо глаз и дать хоть малейший шанс. Я пробьюсь, даже если меня не будут поливать. Я сильнее этих изнеженных культурных растений, скоро они в этом убедятся.

— Как хорошо, что вы пришли! — лыбится нам Диана, запуская в дом. Зеленая юбка бренчит пайетками, как цыганское монисто. — А то танцпол пустует. Ждет профессионалов.

Пискля подмигивает мне, будто знает больше, чем ей дозволено. Неужели Пашка раскрыл ей мою тайну? Нет, он не мог так со мной поступить после всего, что между нами…

Не было.

Сердце ноет, но я придаю лицу беспечное выражение и вместе с Викой захожу в зал. По белым стенам ползают разноцветные жучки, отбрасываемые диско-лампой. На длинном столике у стены выстроены в ряд пластиковые бокалы на хлипкой ножке, заполненные буро-коричневой жидкостью. Похоже, это одна из неудачных реплик кока-колы. На тарелках разложены корзиночки с плавленным сыром и, кажется, курицей. В воздухе стоит навязчивый запах клубничных духов. Я будто попала в 2000-е, на детский День рождения в кафе «Ромашка». В десять я бы отдала все, лишь бы мне устроили такой праздник, но сейчас только испытываю за Дианку испанский стыд. Она бы хоть попросила Мишу помочь ей с организацией, что ли…

Мишку я замечаю на диване в углу комнаты. Опять в своей рубашке с ананасами и жемчужных бусах. Только сиреневые очки сменил на красные, видимо, чтобы от цвет глаз не отличались. Миша активно размахивает руками, объясняя что-то двум историкам, стоящим перед ним и время от времени деловито кивающим. Дианка все-таки догадалась пригласить их, чтобы не провести вечер наедине со своими тараканами. В том, что это историки, я не сомневаюсь из-за их внешнего вида. На одном рубашка в клеточку и туго затянутый галстук, на другом — футболка с серпом и молотом. Парни явно чувствуют себя неуютно. Тот, что в галстуке, нервно теребит подвески стоящего рядом торшера. Когда мы с Викой подходим ближе и здороваемся, от неожиданности паренек толкает плафон плечом. Я еле успеваю подхватить страдальца на ножке и вернуть его на место.

— Так вот про трек… Этот быдыщ в начале — это то, как бьется сердце, когда ты видишь ту самую девчонку. Ну, сечете? — Миша щелкает пальцами, ища поддержки. — А потом такое медленное у-у-у, — он складывает губы трубочкой и проводит большим пальцем по подбородку, — это ты типа оцениваешь ее корму. Ну, жо…

— Потише можно? — Диана зыркает из-за стола на Мишку так, будто едва сдерживается, чтобы не запустить в него стаканчик с колой. — Громче музыки орешь!

— Да ты бы еще с плеера ее включила! Предлагал же нормальные колонки привезти!

— Ничего мне от тебя не надо!

— Про нее песню пишешь? — кивает на Диану историк в футболке с коммунистическим знаком.

— Ага, только она даже слушать ее не хочет.

— Так включи с колонки, мы послушаем, — Вика опускается рядом с Мишкой на диванчик и отбирает у него стакан. Принюхивается и, довольная, делает глоток. Готова поспорить, вместо колы там виски.

— Диана сказала, подойду к ноуту, тут же выставит меня за дверь, — вздыхает Миша. — Еще на входе грозилась. Пашке пришлось звонить. Еле уговорил меня впустить.

Я осматриваюсь в поисках Воронцова, но его нигде нет. Замечаю только кучку социологов на другом конце комнаты, снимающих совместное видео, и тройку незнакомых мне девчонок, качающихся из стороны в сторону на танцполе.

Видимо, Паша на втором этаже заправляет кровать — помогает пискле скрыть следы их бурной ночи. Интересно, давно они встречаются за моей спиной? И знает ли Дианка, что Паша предлагал мне секс по дружбе? Может, у них открытые отношения?

Подойдя к окну, Диана нажимает на выключатель, и ставни медленно ползут вниз. Затем щелкает еще одним, пуская темноту в каждый уголок комнаты. Лишь разноцветные жучки продолжают летать по залу. Включается песня, которая была в топе пару месяцев назад. Не худший вариант, с учетом того, что до этого мы слушали Пугачеву и Лепса.

Вика просит у Мишки покурить, затем затаскивает на диван историков и принимается развлекать их рассказами о своих сумасшедших свиданиях. Я знаю их все наизусть. С бо́льшим удовольствием я послушаю скрип Дианкиных зубов. Уверена, он перекроет музыку, стоит мне выйти на танцпол — что я и делаю.

На мне лаймовое платье с сердечком на груди, то самое, которое я заляпала маслом из-за Стархова. Благо, пятно отстиралось. Было бы жалко выбросить этот наряд, ведь моя талия в нем кажется еще тоньше, чем есть на самом деле. Да и длинные перчатки, идущие с ним в комплекте, потом не с чем было бы носить. В них я чувствую себя киллером на задании. Так и хочется прислониться спиной к стене, сложить руки пистолетом и бросить на жертву цепкий взгляд из-за угла. Предостерегающий и манящий одновременно.

Именно такой взгляд я бросаю на Воронцова, когда он появляется в дверном проеме. Силуэт темным пятном вырисовывается в свете, дорожкой проникающем из коридора. Блики путаются в каштановых кудрях, из-за чего кажется, будто парня окутывает медовая дымка. Сладкая, с запахом свежего печенья. Мне стоит больших усилий перевести взгляд с его лица на руку, через которую перекинуто пальто. Похоже, Паша только что приехал. С Дианой он не ночевал, вопреки придуманному в моей голове сценарию.

— Давай повешу! — подбегает к нему пискля, улыбаясь во все тридцать два зуба. Ее кудряшки, собранные в два низких хвостика, нетерпеливо подскакивают.

— Да не надо, я сам.

Воронцов хочет было вернуться в коридор, но тут пересекается со мной взглядом. Его глаза кажутся черными, как смоль. Я замираю. Музыка будто замедляется, и само время растягивается, как ниточка смолы между пальцами.

В детстве я любила смотреть, как она становится тоньше, но все никак не рвется, потом смыкать пальцы и снова их размыкать, чтобы полюбоваться золотистыми переливами и пузырьками, попавшими в липкий плен. Мне всегда казалось это невероятно красивым.

Но больше всего смола мне нравилась тем, что из нее образуется янтарь. Лет в семь я верила, что однажды мне самой удастся провернуть этот фокус — опустить в воду горошинку смолы, а вытащить оттуда полупрозрачный камешек. Но каждый раз я лишь склеивала пальцы, а после выслушивала нотации от отца, пока он смывал ее с моих рук ацетоном. Резкий запах щекотал ноздри. Хотелось плакать.

А еще хотелось обернуться бабочкой и улететь далеко в лес, пусть даже там я наткнусь на капельку смолы и прилипну к ней. Все равно я буду чувствовать себя свободнее.

Сейчас я — эта бабочка. Я коснулась капельки всего одной лапкой. Мне бы ударить пару раз крыльями, и я окажусь на свободе. Но я замерла, очарованная красотой елового меда, его терпким запахом и мечтами о том, что однажды он станет янтарем. Испытания закончатся, и я смогу забрать свою награду — застывшее во времени счастье.

Я смотрю на Пашу и считаю янтарные капли в его кудрях. Одна, две, три, бесконечность… Откуда-то издалека, будто сквозь густую вязкую преграду, доносятся слова песни:

Мне нужна твоя любовь,

Как ночи — новый день,

Как людям — пара слов.

Послушай,

Мне нужна твоя любовь…

Воронцов мягко улыбается мне, а затем переводит взгляд на Диану. Я скрываю обиду за маской безразличия. Продолжаю водить руками по талии и бедрам в такт музыке, ненароком поглядывая на Пашу с Дианой. Та все-таки забирает у него пальто, ныряет в коридор и через пару секунд вновь оказывается в зале. Подведя Пашу к столу, она вручает ему стакан с колой. Поднимается на носочки и по-змеиному что-то шепчет ему на ухо. Дождавшись новой песни, чтобы это не было так заметно, я аккуратно делаю пару шагов в их сторону. Компании скромниц, переступающих с ноги на ногу, приходится уступить мне место.

— Этого не может быть, — слышу я Пашины слова.

— Да я сама видела! — девчонка отстраняется и всплескивает руками.

— Диан, я не хочу с тобой ссориться…