Но дела сами себя не сделают.

Ставлю кружку на стол — в скопление таких же кружек с засохшими пакетиками и темными ободками чайного налета. Я натаскиваю их в комнату, пока читаю или делаю домашку. Засыпаю над тетрадями, вскакиваю по будильнику в полвосьмого вечера и мчусь в «Абсент». После работы мне уже становится не до бардака на столе. Сил хватает только на то, чтобы доползти до душа, а потом — прямиком до кровати. Пара часов сна, и вот я снова при параде — еду в универ играть роль пай-девочки, а последние две недели еще и девушки Воронцова. Каждое утро этот показушник поджидает меня у поста охраны с огромным букетом алых роз. Меняется только обертка: пергамент, прозрачная пленка, черная глянцевая бумага… А розы всегда одни и те же — пышные, пионовидные, с темной кайомкой. И каждый раз ровно двадцать девять. Даже скучно как-то. Хоть бы раз розы Эсперанса подарил. Они мне больше нравятсся.

Ощущение, будто Воронцов разом сделал заказ в цветочном, ошибся с датой — вместо одного дня выбрал целый месяц — и решил по приколу оставить. Все равно родители платят. Повеселимся, что ж! Или, может, у Воронцовых спрятана своя розовая плантация в какой-нибудь тихой голландской деревушке? А что? Я бы не удивилась. Судя по тому, что их сын ездит на «Мерсе» лимитированной серии, они явно любят сорить деньгами.

Ежедневные букеты говорят о том же. Бесполезная трата. Не успеваю я принести цветы домой, как они засыхают. Стоят теперь, грустно поджав листочки, и роняют бордовые слезинки в кружки и раскрытые тетради. Весь стол усыпали! Розы, подаренные на прошлой неделе, я переставила на подоконник. Кривятся там, как старые гаргульи. Им даже ваз не досталось. Все четыре, что у меня были, ушли под цветы на столе, а эти пришлось поставить в пятилитровые банки. Я нашла их в хозяйственном шкафу, протерла от пыли и украсила ленточками с обертки. С час на эту ерунду потратила.

Проще было выбросить. Давно пора.

Но я все не решаюсь.

Подхожу к окну и отламываю высохший бутончик. Хрупкие лепестки крошатся в руках, оседая на пол красным пеплом. Придвигаю к себе одну из банок, поставленных на подоконник для будущих Пашкиных букетов. Бросаю туда бутон. Приседаю на корточки и сквозь стеклянные стенки банки смотрю на розовое небо. Оно плывет, бликует и искрится, будто кто-то разлил над горизонтом масло с глиттером.

— Каблукова, ты что, консервировать их собралась?

Вика нависает надо мной. Протягивает руку и трепет сухой букет. Он раздраженно шуршит и роняет пару лепестков на подоконник.

— Ага, розовое варенье сделаю.

Было бы здорово — законсервировать все эти розы. И вместе с ними воспоминания о нашей с Пашей истории. Превратить ее в историю любви. Сохранить в баночке задорные улыбки, теплые взгляды и мягкие касания. А все остальные лишние ингредиенты выкинуть. Выкинуть фальш, злость, обман и скрытые мотивы. Все, что не дает нам быть настоящей парой.

— Марго, ты одеваться будешь или как? Пашка через полчаса приезжает, а мне тебя еще красить!

Точно! Мы же идем с ним на концерт!

Направляюсь к шкафу. Через пару минут достаю оттуда прямое черное платье и поворачиваюсь к Королевой. Она уже сдвинула со стола тетради и разложила вместо них палетки с тенями.

— Серьезно? Это⁈ — От изумления Вика роняет на пол кисточку для макияжа. Та укатывается под стол, но Королева не спешит ее поднимать. Морщит нос и сверлит меня протестующим взглядом. — Ты же секс в высшей инстанции! Ты танцуешь в клубе у шеста в белье и блестках, Каблукова, а теперь собираешься идти на свиданку в этом чехле для трупа⁈

Я неопределенно веду плечом. Так непривычно, что Вика теперь знает про мою работу в «Абсенте». Мы поговорили об этом за коктейлями еще ночью в клубе. За очень большим количеством коктейлей. Иначе я всю правду рассказать не могла.

Вика не то чтобы сильно удивилась. Скорее, обрадовалась, что теперь сможет ходить в один из крутейших клубов Москвы и пользоваться моей скидкой сотрудника. А еще Королева спросила, не набирают ли у нас танцовщиц. Я выяснила, что недели через две как раз будет кастинг. Доложила Вике, но что-то мне подсказывает, что она даже на пробы не придет. О работе она всегда только говорит, но никогда ничего не делает, чтобы действительно на нее устроиться.

— Вот именно, Вик, среди мужчин я вечно в белье и в блестках. А иногда хочется просто завернуться в комфортный балахон, и все. — Я надеваю платье и для убедительности добавляю: — Хоть со своим парнем я могу себе это позволить!

Абсолютно всю правду подруге я рассказать не смогла. Напилась в хлам и болтала без умолку, но, как только дело дошло до фиктивных отношений с Воронцовым, язык будто к небу прилип. Вика до сих пор считает, что мы действительно встречаемся.

Ладно, это ведь не касается моей работы в клубе, верно?

Ну, да, конечно, обманывай себя дальше, Марго-Текила! Твой секрет — главная причина, по которой ты все еще терпишь этого смазливого мажорчика.

Главная ли?..

— Со своим парнем, можешь делать все, что угодно, Каблукова. Но пока ты со мной, из квартиры я тебя в таком виде не выпущу!

— Это моя квартира, Королева!

— Тогда не впущу!

— Ты опять остаешься у меня? Я скоро квартплату пополам делить буду.

— Ну, Марго! — Вика лезет под стол за кисточкой и оттуда продолжает ныть. — Лейла сейчас опять включит без наушников свои испанские сериалы! Я ничего из домашки сделать не смогу.

— Будто у меня ты домашку делать будешь!

— Ладно, раскусила… Но ты все равно не дома будешь. Что, тебе жалко, что ли?

Вика выглядывает из-под стола, складывает губки бантиком и округляет глаза, как Кот из «Шрека». На удивление, у нее и впрямь неплохо получается строить милую моську. Я сдаюсь и машу рукой. Вика победоносно взвизгивает. Затем подлетает к шкафу и начинает перерывать мои вещи. Достает фисташковый костюм от Celine и бросает мне в руки. Я подхватываю вешалку и бережно расправляю ткань, расшитую сотней крошечных кристалликов. Они обиженно звенят, ударяясь друг о друга, и я провожу по ним рукой, успокаивая. Знала бы Королева, сколько стоит этот костюм, обращалась бы с ним поаккуратнее.

— Под пиджак наденешь то черное белье, которое тебе Воронцов подарил. — У подруги на лице расползается коварная улыбка. — И больше ничего.

— Слушаюсь, Виктория Юдашкина.

Паша останавливается на парковке у Москвы-Сити. Я открываю дверь «Мерседеса». На асфальт опускается каблук, за ним второй, и вот мои казачки уже цокают в сторону одной из стеклянных башен. Воронцов, уверенно расправив плечи, идет впереди. Мне даже руку не предложил. Тоже мне, джентльмен!

А вообще, что-то я не припомню, чтобы тут был концертный зал…

— Воронцов, мы куда идем?

Я догоняю его у входа. Двери разъезжаются в стороны, и мы заходим в холл. Впереди виднеется аллея брендовых магазинов. Со всех сторон сверкают рекламные постеры. Затягивают посетителей в воронку, из которой им не выбраться, пока они не потратят все свои деньги.

— Слушать неоклассику, дорогая. Обещали еще сыграть кое-что из Linkin Park и Металлики.

— Оркестр? Металлику?

Мы проходим мимо суровых охранников. Один из них, не сдержавшись, бросает взгляд на мой вырез. Ворот пиджака едва прикрывает белье. Тонкая острая грань — вполне в стиле Текилы-killer. Я слегка улыбаюсь. Я знаю, что выгляжу превосходно. Хорошо, что все-таки не напялила то бесформенное платье.

Хотя, будь я в нем, мы бы наверняка доехали быстрее. Воронцов не косился бы на меня всю дорогу и не зависал на светофорах. Может, и не пропустил бы тот поворот, из-за которого мы лишних минут двадцать колесили по городу, болтая о всякой всячине. Совершенно бесполезной, не касающейся ни нашего задания по лингвострановедению, ни фальшивых отношений. Я пересказывала Воронцову мои любимые выпуски true crime, объясняла разницу между тональником и консилером, пела Brooklyn Baby, держа перед собой вместо микрофона чехол с очками. Оказывается, у Паши минус один, но очки он надевает редко. Только во время чтения и вождения, но, видимо, не с дамами в салоне. Сколько бы я ни пыталась напялить на Пашку очки, он отнекивался и уворачивался. Конечно! В них-то он уже не будет выглядеть так понтово!