— Я собралась, — слышу за спиной.

— Поехали, — вхожу в квартиру, хватаю чемодан и две сумки, м-да, обжилась. Пропускаю её вперед, хотя хочется пнуть для ускорения. Но меня не так воспитывали. Папа с детства вдалбливал, что женщина самое ценное и хрупкое создание. Мама прививала, как ухаживать и заботиться. Но как оказалось, все это срань господня, если это хрупкое создание, окруженное заботой в итоге, кидает тебя в сложной для тебя ситуации.

Закрываю дверь, забираю у нее комплект ключей. Надо поменять замки, этой женщине больше веры нет. Нажимаю кнопку лифта, жду. Она стоит рядом и всхлипывает. Пытается давить на жалость, бесполезно.

— Так куда тебе? — завожу машину.

— А то ты не знаешь, — фыркает в ответ.

— В том то и дело, Маша, — усмехаюсь, — что знаю.

Выруливаю из двора, Москва как обычно погрязла в пробках. Встаю в поток и снова закуриваю, она морщится и закашливается, но мне насрать.

Довольно-таки быстро доезжаю до дома её хахаля. Вытаскиваю сумки из багажника, ставлю чемодан на землю. Он проседает, колесо то сломано, сверху кидаю её сумки, вся эта конструкция падает на землю. Захлопываю багажник и иду к водительской двери.

— Ты совсем офонарел?! — верещит хозяйка вещей. — Я что сама должна это тащить?

— Пусть любовничек поможет, — сажусь в машину и уезжаю, резко стартанув с места. Вижу в зеркало заднего вида, как она пинает свои же вещи и машет руками, видимо посылает проклятья в мой адрес. Плевать, хочу лишь одного все забыть, как страшный сон.

Мне тридцать четыре, я подполковник специального отряда быстрого реагирования. Я заточен на порядок, команды и быстрые, безошибочные решения. Холост… Детей нет.

Дети… Родители уже выели весь мозг с внуками. Но как объяснить, что не хочешь иметь детей от тех женщин, с которыми были хоть какие-то отношения. Даже с Машкой не хотел, я и жениться-то на ней решился только из-за нытья матери. Якобы мне уже больше тридцати, а я все никак.

Сбавляю скорость и прибавляю звук радио. Там вещают о политике и курсах разных валют. Переключаю станцию и вслушиваюсь в слова песни:

«Ну зачем же я в тебя влюбился?

Ну зачем мне это надо было?

Твоя вечная любовь так мало длилась,

Твоя вечность о любви имеет срок.»

Очень жизненно! Рука снова тянется к сигаретам. Одергиваю себя, нервы не к черту!

Торможу у конторы и быстрым шагом иду внутрь.

Все бесит! Даже цвет краски на стенах, сержант на входе, прапоры разговаривающие по душам, уборщица моющая пол…

— Не день, а пиздень! — ругаюсь себе под нос, захлопывая дверь кабинета.‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌

— Бес, ты что ругаешься? — без стука врывается в кабинет мой друг и коллега Пашка Котов.

— На жизнь, — скидываю гражданскую одежду и надеваю форму.

— Ну да, — хмыкает, — семафорит от тебя знатно, — кривится.

— Разговорчики! Сколько осталось?

— Две минуты, товарищ подполковник, — прикладывает руку к голове и вытягивается по стойке смирно.

— Отставить, — смеюсь. — Пойдем, послушаем Бороду.

Доходим до нужного кабинета, как оказалось, все уже собрались. Прохожу и сажусь на свое место. Полковник Бородатов Евгений Михайлович, мужик строгий, но справедливый. Ему пятьдесят пять, женат, двое парней. Один пошел по стопам отца, только подался на Дальний Восток. А вот второй проблемный, гуляет, веселится, думая, что папа отмажет…

— Значит так, сегодня будем пасти Шорохова, — все внимательно слушают, — поступил сигнал, что он планирует крупный сбыт наркоты на северо-востоке. Команда человек пятнадцать максимум. Бесидский, руководишь. Свободны.

— Так точно, — отвечаю и поднимаюсь с места. Мои коллеги выходят по одному, плетусь в конце.

— Иван, — громыхает сзади. — Задержись.

Останавливаюсь, и жду пока все покинут помещение.

— Присядь, — указывает на кресло, напротив. — Почитал я твой рапорт…

— Евгений Михайлович…

— Цыц, — поднимает руку, — так вот. После операции я тебя отправляю в отпуск, месяца на два. Съездишь к родителям, или на юга, отдохнешь, приведешь голову в порядок. То, что ты написал, — смотрит строго, — не в какие ворота! Ты офицер и знаешь, чем такое грозит!

— Знаю! Поэтому и написал.

— Я тебе еще раз повторяю, в себя приди! — выдерживаю взгляд чисто на упрямстве. — Ты ведь как сын мне, — сдается, — мы с тобой и огонь, и воду… И ты знаешь, что я всегда помогу…

— Но не сейчас, — усмехаюсь.

— Но не сейчас! Все, я все сказал, ты все услышал. После операции чтобы два месяца тебя не видел. Свободен!

— Есть, — выдаю вяло. Выхожу из кабинета. — Ну здравствуй, деревенская жизнь!

Мирослава

— Мирочка, — сквозь сон, слышу голос тети, — вставай, завтракать пора.

Кое-как разлепляю веки. После вчерашней бани и вкусного ужина, спала как убитая. Как же хорошо в деревне. Солнышко светит в окошко, мягкая перина подпирает бока, а из открытого окна дует теплый, свежий ветерок, без примеси газа и бензина.

— Встаю, — потягиваюсь, хорошо!

Встав, иду умываться и чистить зубы. После процедур, надеваю легкий халат, собираю короткие волосы в хвост и иду за стол.

— А Агата с Марком где? — спрашиваю я, увидев за столом лишь тетю.

— Так уехали, тебя беспокоить не стали, — машет рукой, — дали выспаться.

— Жаль, — вздыхаю, — я бы хотела попрощаться.

— Зачем прощаться? Свидитесь еще. — намазывает мягкий хлеб толстым слоем домашней сметаны и сует мне в руки. — Ешь, а то смотреть страшно.

Я смеюсь и вспоминаю слова Агаты о том, что меня пора откормить. И это так и есть, больница не прибавила мне килограмм, но хотя бы немного вытащила меня из состояния амебы. Спасибо психологу, работавшему со мной, если бы не он я бы так и лежала на кровати пялясь в потолок.

— Чаво замечталась?

Улыбаюсь и качаю головой. Делаю обжигающий глоток чая с травами и откусываю щедрый кусок хлеба.

— Нас в гости позвали, — деловито выдает тетя.

— Кто? — говорю с набитым ртом.

— Соседи. Анна Сергеевна заходила утречком, молочка свежего взяла, да интересовалась, что за гости у меня. Вот и позвала вечерком на ужин.

— Ты иди, — отвечаю тускло, — а я…

— И ты пойдешь, нече дома сидеть и вздыхать. Я тебе не сестра, спуску не дам. Давай кушай плотненько и пойдем на огород, полоть надо. — обрывая любые попытки сопротивления, тетя одним глотком допивает чай и уходит мыть кружку.

Вздыхаю. Мне еще трудно общаться с людьми, если близких я еще подпускаю к себе, то чужих боюсь. Но тетя права, надо жить как-то дальше, а не хоронить себя, хотя могила у меня и была…

Доедаю, убираю оставшиеся продукты в холодильник, посуду тщательно мою и переворачиваю на чистое полотенце, чтобы стекла лишняя влага.

Иду в комнату и достаю шорты и футболку, переодеваюсь.

— Платок повяжи, — сует мне в руки белый платок с синими цветочками, — солнце разгулялось.

Послушно завязываю платок, беру ведро и иду за тетей. Вчера я успела разглядеть огород, поэтому с легкостью нахожу картофель и иду убирать лишнюю траву. Тетя собирает жуков, эта колорадская сволочь никак не дает покоя ни одному региону страны.

— А знаешь, Мира, помню, когда была в твоем возрасте, всегда в клуб местный бегала. — мечтательно закрывает глаза, вспоминая. — И вот повадились приезжать с соседней деревни пареньки в наш клуб. Девчонки все как с ума посходили. И был среди них такой холёный, Петька звали, ходил петухом. — смеется. Рву траву и слушаю рассказ, не понимая к чему она завела этот разговор. — Только в Петьке том и было, что гонору много, а как наши парни их гонять начали, так и сдулся петушок.

— Ты это к чему? — кидаю траву в ведро и вытираю пот со лба, все-таки солнце очень печет.

— К тому, что чем громче ведро гремит, тем больше шуму от падения, — подмигивает и уходит в сторону сарая.