Сердце ее забилось в утроенном темпе. Неужели? Торн здесь?

– Да, – ответила Оливия и, увидев в глазах дворецкого недоумение, поспешила добавить: – Пусть ждет меня в саду. Я спущусь примерно через час.

К счастью, за час горничная Оливии успела ее и одеть, и причесать. Так что, спускаясь по лестнице, Оливия чувствовала себя вполне уверенно. Она знала, что выглядит именно так, как, по мнению маман, следует выглядеть леди. Безмятежно-спокойной. Он ни за что не должен догадаться о ее волнении и страхах.

– Ваша светлость? – окликнула его Оливия, успев вдоволь налюбоваться его точеным профилем, его прекрасной фигурой. Он смотрел на розы, был бледен и растерян, но от этого не менее красив. Если бы Оливии требовался повод, чтобы продолжать на него злиться, она могла бы злиться на него уже за то, что он так преступно, так предательски хорош собой.

– Вы здесь, – сказал он, словно не веря своим глазам.

– Как и вы. Зачем пожаловали?

– Сказать вам, что Элиас мертв.

Оливия растерялась.

– Мертв? Как это случилось?

– Его отравили. Предположительно, мышьяком.

Сердце ее упало.

– И вы приехали сюда, чтобы попросить меня провести тест, чтобы знать наверняка.

На этот раз растерялся Торн.

– О чем вы? Нет, вы не нужны. То есть, я хотел сказать, что тест не нужен. Дохлые крысы возле его еды – вполне достаточное доказательство, что он умер именно от отравления. Я приехал, чтобы сказать, что вы можете больше не бояться, что он на вас нападет. Или пошлет за вами того, кто его нанял.

– Я… я этого и не боялась, – сказала Оливия. – По крайней мере до тех пор, пока вы мне не сказали, что мне следует кого-то бояться.

– Вам не нужно бояться. К Элиасу никто не приходил, и никто не мог ему передать, что вы занимаетесь своими опытами в другом месте.

Оливия смотрела себе под ноги.

– Значит… вы только за этим приехали?

– Конечно нет!

Оливия подняла на него глаза и замерла в ожидании.

– Я приехал, чтобы сказать, что я очень виноват перед вами. Мне нет оправданий. Я должен был сказать вам о дамах Держи-Хватай и Замани-Обмани, как только узнал, что вам нравятся эти пьесы.

– Но почему не сказали? – сглотнув комок, спросила Оливия.

– К тому времени, как мы начали говорить о пьесах, вы уже стали мне нравиться. И я вспомнил, почему вы понравились мне при первой нашей встрече.

Торн провел рукой по своим красивым волосам.

– Я знал, что вы обидитесь, осознав, что вы и ваша мачеха стали основой для этих комических персонажей, и я решил пощадить ваши чувства. Мне было страшно. Я давно должен был вам все рассказать.

Оливия все еще переваривала сказанное им, когда Торн неожиданно объявил:

– Но я принес вам подарок, который, как я надеюсь, заставит вас меня простить.

Если он сейчас вручит ей кольцо или серьги – что-то, что отец ее дарил маман после очередной «невинной шалости», она швырнет подарок ему в лицо.

К счастью, он принес ей не кольцо и не серьги. Он принес ей большую стопку исписанных листов.

– Я внес кое-какие изменения в пьесу о Феликсе, которую только что закончил. Пожалуйста, прочтите ее прежде, чем ставить точку в наших отношениях.

Оливии стало любопытно, и она стала читать. Довольно длинный эпизод был весь испещрен карандашными заметками. Кое-какие слова было не разобрать.

– Вы должны меня простить за почерк – я писал это в карете по дороге сюда.

– Понимаю, почему вы писали карандашом, – сухо заметила Оливия.

– Трудно управляться с чернильницей и пером, когда тебя постоянно трясет.

– Могу представить, – сказала Оливия. И тут взгляд ее упал на знакомые имена. На одном дыхании она дочитала абзац до конца.

– Вы их обеих убили!

– Да, но, как видите, я сделал их смерть комичной.

Она ничего не сказала, поглощенная чтением. Феликс рассказывал своему приятелю, как в Альпах на одиозных дамочек сошла лавина, когда они преследовали австрийского графа.

– Но если вы хотите, чтобы их смерть воспринималась как что-то трагическое, я могу это устроить.

Оливия в изумлении уставилась на Торна.

– Вы убили их ради меня?

– Я готов на все, чтобы вас вернуть.

– Вот этого делать не следовало! – тряхнув страницами, сказала Оливия.

Лицо его вмиг помрачнело.

– Потому что вы не можете меня простить. Все еще не можете.

– Нет, я не это хотела сказать, – поспешила возразить Оливия. – Это два ваших лучших творения. Вы не должны их убивать, если, конечно, – с робкой улыбкой закончила она, – вы все еще намерены писать о Феликсе и его друзьях. Потому что до меня дошел слух, что вы прекращаете писательскую деятельность.

Торн шагнул к ней. Глаза его горели.

– По правде говоря, я еще не решил. Я подумал, что если последняя пьеса будет иметь успех в театре, я мог бы написать еще.

– Тогда вы просто обязаны оставить в живых своих самых забавных героинь.

– Я думал, вы их ненавидите, – тихо сказал Торн.

Оливия и сама так думала. Но, сумев отделить их от себя и маман, она поняла, что любит их всей душой.

– Так и было. Но чем больше я об этом думаю, тем яснее мне становится, что никто не видит в них ни меня, ни маман. Так что, если вы не начнете подписывать свои пьесы собственным именем…

– Этого не случится. Герцоги пьесы не сочиняют.

– Ну, тогда никто ни о чем и не узнает, – сказала Оливия. Опустив глаза, она покручивала золотую цепочку на шее. – Пусть это будет нашей тайной.

Торн затаил дыхание, взяв ее за руку.

– Так вы меня простили?

– За что? За то, что, думая обо мне, придумали своих самых смешных героинь? Или за то, что оказались моим самым любимым драматургом?

– Я действительно ваш самый любимый драматург?

– Вы не менее тщеславны, чем Джанкер! – со смехом сказала Оливия.

– Вы меня осчастливили. Вы считаете Джанкера тщеславным?

– Чтобы окончательно определиться, мне нужно еще раз с ним поужинать, – с кокетливой улыбкой сказала Оливия.

– Черта с два! Я едва пережил первый ужин. И кстати, я, кажется, говорил, что в моей семье никто не знает о моем «побочном заработке». Так вот, это не так. Оказалось, что Гвин обо всем догадалась. Просто мне ничего не сказала.

– Отчего-то я не удивлена. Ваша сестра очень умна.

Возникла пауза. Напряженная пауза. Торн все не решался заговорить о главном.

– Значит, вы меня простили, – решился он.

– Я прощаю вас при одном условии: вы больше никогда не будете мне лгать, – сказала Оливия и, борясь с подступившими слезами, добавила: – Потому что если вы заведете себе любовницу или выкинете еще что-то в этом роде, я… я этого не переживу.

– Двойная жизнь – не по мне, – серьезно ответил Торн. – Поэтому да, я обещаю никогда вам не лгать.

– Я тоже обещаю никогда вам не лгать, – сказала Оливия и, погладив его по щеке, добавила: – И я вас прощаю.

– Хорошо, – сказал Торн, – потому что я не мог бы жить без вашего прощения.

– Пожалуйста, поясните. Я не совсем вас поняла, – с лукавой улыбкой сказала Оливия.

Торн, кажется, не понял намек, и Оливия попробовала сыграть роль коварной искусительницы. Понизив голос до хрипловатого шепота, каким, по ее мнению, должны разговаривать роковые женщины, она сказала:

– Вы по-прежнему хотите меня?

Торн схватил ее в объятия и едва не повалил в кусты клематиса, но Оливия проявила стойкость.

– Нам бы лучше где-нибудь уединиться. Если нас тут застанут, вас, чего доброго, принудят жениться!

– Какой позор, – сказал Торн, галантно пропуская ее вперед в холодную беседку. – Но я должен вас предупредить, если нам предстоит оставаться тут, на холоде, нам придется друг друга согревать, что означает более тесное… общение.

– Поясните, что вы имеете в виду, – сказала Оливия.

Вместо ответа Торн стиснул ее в объятиях и закрыл рот поцелуем.

Взгляд ее затуманился, голова закружилась от счастья.

– Признайте, вам нравится то, что я делаю, моя сладострастная будущая жена, – шептал Торн, лихорадочно расстегивая ее платье.