«Там было молоко и мёд…» Там было молоко и мёд, И соки винные в точилах. А здесь – паденье и полёт, Снег на полях и пламень в жилах. И мне блаженный жребий дан, — В изодранном бреду наряде. О Русь, о нищий Ханаан, Земли не уступлю ни пяди. Я лягу в прах, и об земь лбом. Врасту в твою сухую глину. И щебня горсть, и пыли ком Слились со мной во плоть едину. «Буду только зрячей, только честной….»
Буду только зрячей, только честной, — (У несчастья таковы права), — Никаких полётов в свод небесный И рассказов, как растёт трава. Буду честно ничего не видеть, Ни во что не верить и не знать. И неизживаемой обиде Оправдания не подбирать. Избрана я. Гостя посетила, Подошла неведомой тропой. Всё взяла, – одним лишь наградила — Этой дикой зрячестью слепой. «Как сладко мне стоять на страже…» Как сладко мне стоять на страже; Сокровище неисчислимо, И я всю ночь над ним не сплю. А мой маяк пути укажет Всем рыбакам, плывущим мимо, И между ними кораблю. И тот, кто ночью у кормила Ведёт корабль средь волн и пены, Поймёт слепящий, белый луч, Как много лет я клад хранила; Без горечи, без перемены С крестом носила ржавый ключ. Тремя большими якорями Корабль в заливе будет сдержан, Чтобы принять тяжёлый груз. Какими он проплыл морями? В какие бури был он ввержен? Где встретил мёртвый взгляд Медуз? Но кормщик тихий не расскажет, Куда теперь дорогу правит; Не разомкнёт спокойных уст; Мой клад канатами увяжет И ничего мне не оставит, — Я только страж; вот дом мой пуст. «Вдруг свет упал, и ви`дны все ступени…» Вдруг свет упал, и ви`дны все ступени От комнаты, где стол, плита, кровать, Где только что развёрнута тетрадь, — Куда-то вдаль, где облачные тени, И вдаль ещё, где блещет благодать. Так сильно связано всё в жизни в узел вечный: И неба синь, и улиц серый прах, И детский звонкий крик, и смысл в стихах, – Что кажется, – вот пьяный нищий встречный, – А за спиной широких крыл размах. Пронзительным лучом, крепчайшей нитью Отсюда мы уводимся за грань. И средь людей гудит иная брань, И кажется, что к каждому событью Касается невидимая длань. Осип Мандельштам (1891–1938) «Нету иного пути…» Нету иного пути; Как через руку твою — Как же иначе найти Милую землю мою? Плыть к дорогим берегам, Если захочешь помочь: Руку приблизив к устам, Не отнимай её прочь. Тонкие пальцы дрожат; Хрупкое тело живёт: Лодка, скользящая над Тихою бездною вод. 1909 «Мой тихий сон, мой сон ежеминутный…» Мой тихий сон, мой сон ежеминутный — Невидимый, заворожённый лес, Где носится какой-то шорох смутный, Как дивный шелест шёлковых завес. В безумных встречах и туманных спорах, На перекрёстке удивлённых глаз Невидимый и непонятный шорох Под пеплом вспыхнул и уже погас. И как туманом одевает лица, И слово замирает на устах, И кажется – испуганная птица Метнулась в вечереющих кустах. 1908? «Когда мозаик никнут травы…» Когда мозаик никнут травы И церковь гулкая пуста, Я в темноте, как змей лукавый, Влачусь к подножию креста И пью монашескую нежность В сосредоточенных сердцах, Как кипариса безнадежность В неумолимых высотах. Люблю изогнутые брови И краску на лице святых, И пятна золота и крови На теле статуй восковых. Быть может, только призрак плоти Обманывает нас в мечтах, Просвечивая меж лохмотий, И дышит в роковых страстях. 1910 «Убиты медью вечерней…» Убиты медью вечерней И сломаны венчики слов. И тело требует терний, И вера – безумных цветов. Упасть на древние плиты И к страстному Богу воззвать, И знать, что молитвой слиты Все чувства в одну благодать! Растёт прилив славословий — И вновь, в ожиданьи конца, Вином божественной крови Его – тяжелеют сердца; И храм, как корабль огромный, Несётся в пучине веков. И парус духа бездомный Все ветры изведать готов. 1910 |
