Стихи о неизвестном солдате 1 Этот воздух пусть будет свидетелем, Дальнобойное сердце его, И в землянках всеядный и деятельный Океан без окна – вещество. До чего эти звёзды изветливы! Всё им нужно глядеть – для чего? — В осужденье судьи и свидетеля, В океан без окна, вещество. Помнит дождь, неприветливый сеятель, Безымянная манна его, Как лесистые крестики метили Океан или клин боевой. Будут люди холодные, хилые Убивать, холодать, голодать, — И в своей знаменитой могиле Неизвестный положен солдат. Научи меня, ласточка хилая, Разучившаяся летать, Как мне с этой воздушной могилою Без руля и крыла совладать. И за Лермонтова Михаила Я отдам тебе строгий отчёт, Как сутулого учит могила И воздушная яма влечёт. 2 Шевелящимися виноградинами Угрожают нам эти миры, И висят городами украденными, Золотыми обмолвками, ябедами, Ядовитого холода ягодами — Растяжимых созвездий шатры — Золотые созвездий жиры… 3 Сквозь эфир десятичноозначенный Свет размолотых в луч скоростей Начинает число, опрозраченный Светлой болью и молью нулей. И за полем полей поле новое Треугольным летит журавлём — Весть летит светлопыльной обновою И от битвы вчерашней светло. Весть летит светопыльной обновою: – Я не Лейпциг, не Ватерлоо, Я не битва народов, я новое, От меня будет свету светло. 4 Аравийское месиво, крошево, Свет размолотых в луч скоростей, И своими косыми подошвами Луч стоит на сетчатке моей. Миллионы убитых задёшево Протоптали тропу в пустоте, — Доброй ночи, всего им хорошего От лица земляных крепостей. Неподкупное небо окопное, — Небо крупных оптовых смертей — За тобой, от тебя, целокупное, Я губами несусь в темноте — За воронки, за насыпи, осыпи, По которым он медлил и мглил: Развороченных – пасмурный, оспенный И приниженный гений могил. 5 Хорошо умирает пехота, И поёт хорошо хор ночной Над улыбкой приплюснутой Швейка, И над птичьим копьём Дон-Кихота, И над рыцарской птичьей плюсной. И дружит с человеком калека: Им обоим найдётся работа. И стучит по околицам века Костылей деревянных семейка — Эй, товарищество – шар земной! 6 Для того ль должен череп развиться Во весь лоб – от виска до виска, — Чтоб его дорогие глазницы Не могли не вливаться в войска. Развивается череп от жизни Во весь лоб – от виска до виска, — Чистотой своих швов он дразнит себя, Понимающим куполом яснится, Мыслью пенится, сам себе снится — Чаша чаше, отчизна – отчизне, — Звёздным рубчиком шитый чепец, Чепчик счастья – Шекспира отец. 7 Ясность ясеневая и зоркость яворовая Чуть-чуть красная мчится в свой дом, Словно обмороками затоваривая Оба неба с их тусклым огнём. Нам союзно лишь то, что избыточно, Впереди – не провал, а промер, И бороться за воздух прожиточный — Это слава другим не в пример. И сознанье своё затоваривая Полуобморочным бытиём, Я ль без выбора пью это варево, Свою голову ем под огнём? Для того ль заготовлена тара Обаянья в пространстве пустом, Чтобы белые звёзды обратно Чуть-чуть красные мчались в свой дом? Слышишь, мачеха звёздного табора — Ночь, что будет сейчас и потом? 8 Наливаются кровью аорты, И звучит по рядам шепотком: – Я рождён в девяносто четвёртом, Я рождён в девяносто втором… И, в кулак зажимая истёртый Год рожденья с гурьбой и гуртом, Я шепчу обескровленным ртом: – Я рождён в ночь с второго на третье Января в девяносто одном Ненадёжном году, и столетья Окружают меня огнём. 1–15 марта 1937 Георгий Адамович
(1892–1972) «Звенели, пели. Грязное сукно…» Звенели, пели. Грязное сукно, И свечи тают. «Ваша тройка бита. Позвольте красненькую. За напиток Не беспокойтесь». И опять вино, И снова звон. Ложится синий дым. Всё тонет – золото, окно и люди, И белый снег. По улицам ночным Пойдём, мой друг, и этот дом забудем. И мы выходим. Только я один, И ветер воет, пароходы вторят. Нет, я не Байрон и не арлекин, Что делать мне с тобою, сердце – море? Пойдём, пойдём… Ни денег, ни вина. Ты видишь небо, и метель, и трубы? Ты Музу видишь, и уже она Оледенелые целует губы. 1916 |
