Смерть Река, змеясь по злым долинам, В овраг вошла о край села; Там церковь в золоте старинном Тяжёлый купол подняла. Дорога в вётлах – так печальна, Ещё печальней синий взгляд Осенних сумерек, прощально Скользящих в парк, где пни горят. Они пылающей листвою Занесены и – как костры. И светят зеленью живою Лишь сосны, иглы чьи – остры. А в доме, белом и безмолвном, Над гробом свечи возжжены: Благоуханный ладан волнам Лиловым отдал лик жены. Неугасимое страданье — Острее колких игл, и в нём Сквозит с краснеющею дланью Фигура ангела с мечом… Прозрачна синь грядущей ночи, Всей – в шёпоте и вздохах снов; И неземных сосредоточий Полна печаль немых венков… Фамильный склеп закроет скоро Парчу и розовый глазет, И крупные цветы, и взора Под бледным веком круглый след… Но от морщин ли тонко-чётких Усопшей барыни иль так — Плывёт суровость. И решётки Хрипят под шагом: сон иссяк. Струятся свечи. Жмётся дворня, А тени пляшут по стенам — Лохматей, шире и проворней, Ох, будет, будет лихо нам! Прядёт дьячок сугубым ритмом Из книги кожаной псалом, И капли воска по молитвам Горячим катятся стеклом. Тяжёл и низок церкви купол. И Ангел пасть уже готов. – Смотри: Он склепа герб нащупал! И крупен снег чужих цветов. 1911 «Она – некрасива: приплюснут…»
Она – некрасива: приплюснут Слегка её нос, и глаза, Смотрящие долго и грустно, Не раз омывала слеза. О чём она плачет – не знаю, И вряд ли придётся узнать, Какая (святая? земная?) Печаль её нежит, как мать. Она – молчалива. И могут Подумать иные: горда. Но только оранжевый ноготь Подымет луна из пруда, — Людское изменится мненье: Бежит по дорожке сырой, Чтоб сгорбленной нищенской тенью Скитаться ночною порой. Блуждает, вздыхая и плача, У сонных растрёпанных ив, — Пока не плеснётся на дачу Кровавый восхода разлив. И вновь на потухшей террасе Сидит молчаливо-грустна, Как сон, что ушёл восвояси, Но высосал душу до дна. 1913 «Как быстро высыхают крыши…» Как быстро высыхают крыши! Где буря? Солнце припекло. Градиной вихрь на церкви вышиб — Под самым куполом – стекло. Как будто выхватил проворно Остроконечную звезду — Метавший ледяные зёрна, Гудевший в небе на лету. Овсы – лохматы и корявы. А оржаные-то поля: Здесь пересечены суставы, Коленцы каждого стебля. Христос! Я знаю, ты из храма Сурово смотришь на Илью: Как смел пустить он градом в раму И тронуть скинию твою! Но мне – прости меня, я болен, Я богохульствую, я лгу — Твоя раздробленная голень На каждом чудится шагу! 1913 Людская повесть Летучей мыши крыло задело за сердце когтем, — и грудь – пустое дупло, хоть руку засунь по локоть. Сегодня, завтра, вчера — всё тот же сумрак в деревьях: кленовые вечера в раскидистом, добром чреве. Нет плоти и – нет греха, нет молний мертвецких ночью… Сутулого жениха заластили по-сорочьи. Как вздёрнут лукавый нос! И солнце поёт в веснушках! Худой, привязчивый пёс — я с Вами, моя пастушка! Лиловое, синь кругом: цветочки: иван-да-марья. Откуда же этот гром, удушье тягучей гари? Ах, девушка, всех милей, не девушка, а наяда… Душа! Как пёс, околей! Под тыном валяйся, падаль! 1913 «О бархатная радуга бровей…» О бархатная радуга бровей! Озёрные русалочьи глаза! В черёмухе пьянеет соловей, И светит полумесяц меж ветвей, Но никому весну не рассказать. Забуду ли прилежный завиток Ещё не зацелованных волос, В разрезе платья вянущий цветок И от руки душистый тёплый ток, И все, что так мучительно сбылось?.. Какая горечь, жалоба в словах О жизни, безвозвратно прожитой! О прошлое! Я твой целую прах! Баюкай, вечер, и меня в ветвях И соловьиною лелей мечтой. Забуду ли в передразлучный день Тебя и вас, озёрные глаза? Я буду всюду с вами, словно тень, Хоть недостоин, знаю, и ремень У ваших ног, припавши, развязать. 1917 |
