Да, красиво. И смертельно опасно. Эти аккуратные домики на склонах, эти миниатюрные пагоды — за всем этим скрывалась стальная воля нации, готовой либо стать нашим союзником, либо — самым опасным врагом.

Когда «Аскольд» бросил якорь на рейде Иокогамы, к нам подошли катера с японскими чиновниками. Они были безупречно вежливы, но в их глазах читалось любопытство — что за русские приехали на этот раз просить помощи?

Иокогама встретила нас неестественной тишиной. На причале выстроился почетный караул в парадной форме, но за их безупречной выправкой чувствовалось напряжение. Каждый взгляд, брошенный в нашу сторону, был словно отточенный клинок — вежливый, но смертельно опасный.

Нас провели к специальному поезду — маленькому, но роскошному, с лакированными вагонами и гербами на дверях. Внутри пахло свежим татами и цитрусовым деревом. Окна были затянуты тончайшей бумагой, смягчающей свет. Японцы тщательно продумали каждую деталь, словно готовили сцену для спектакля, где мы были одновременно и гостями, и актерами.

Поезд тронулся без толчка, почти бесшумно. За окном поплыли рисовые поля, аккуратные деревушки, храмы с изогнутыми крышами. Красота, от которой захватывало дух — и которая казалась чуждой после окопов и пожарищ Европы.

— Они показывают нам свою мощь, — прошептал Устов, не отрываясь от окна. — Чистые дороги, ухоженные поля. Ни одного нищего. Это послание: Япония сильна и не нуждается в союзах.

Я кивнул. Всю дорогу до Токио я ловил себя на мысли, что мы едем не просто на переговоры — мы едем сдавать экзамен перед учителем, который еще не решил, достоин ли ученик его внимания.

Станция в Токио была пустынна. Ни толп, ни прессы — только несколько черных автомобилей и молчаливые офицеры в очках. Нас быстро погрузили в машины, даже не дав осмотреться. Город промелькнул за тонированными стеклами как сон — широкие проспекты, незнакомые вывески, люди в европейских костюмах, смешавшихся с кимоно.

Чем ближе к императорскому дворцу, тем больше менялось окружение. Современные здания уступали место старым кварталам, затем появились высокие стены, рвы с водой. Ворота. Еще одни ворота. Мост через ров, где стояли стражи в древних доспехах — не церемониальный караул, а настоящие самураи, потомки тех, кто когда-то резал иностранцев за сам факт их появления на священной земле.

Машины остановились у внутренней стены. Дальше — только пешком.

— Пожалуйста, следуйте за мной, — сказал худощавый мужчина в темном кимоно. Его русский был безупречен, без малейшего акцента.

Мы шли по выложенной камнем дорожке, петляющей между садами. Каждые двадцать шагов — новый пост, новые стражи. Ни звука, кроме шелеста листвы и наших шагов.

И вдруг — просвет. Широкая площадь перед главным зданием дворца, деревянным, с массивной изогнутой крышей. Но мое внимание привлекло не это.

На крыльце, под золотым гербом с хризантемой, стоял он.

Тэнно — Император Японии.

Он был одет в простой военный мундир без регалий, но осанка, взгляд — все кричало о его статусе. За ним, чуть поодаль, выстроились генералы и министры — настоящий совет, готовый решить нашу судьбу.

Император сделал шаг вперед. Тишина. Абсолютная, гробовая тишина, в которой даже птицы будто перестали петь. Мы оба молчали.

Тонкие бумажные стены пропускали мягкий солнечный свет, окрашивая комнату в бледно-золотистые тона. Я аккуратно сидел на жёстком татами, стараясь не шевелиться, ведь любой мой жест, каждый вздох теперь имел значение. В соседней комнате слышался быстрый шепот слуг, осторожные шаги по деревянному поскрипывающему полу.

— Ваша светлость, — тихо произнёс за моей спиной Устов, — через десять минут нас пригласят на приём. Будьте готовы.

Я кивнул дворянину, не отрывая взгляда от сада за окном. Там, среди искусственно насыпанных холмов и карликовых сосен, медленно двигался седой старый садовник. Сгорбленный, он будто нёс на своих плечах тяжесть прожитых лет, он тщательно подстригал и без того идеально обработанный куст. Это точно было не пустой труд — он показывал, что японцы показывали, что каждое дело доводят до конца, стараясь довести до совершенства даже то, что уже и без того было безупречно.

Дверь беззвучно скользнула в сторону и там появился молодой мужчина:

— Пожалуйте. — Он поклонился и шагнул назад.

Мы пошли по длинным коридорам, наши сапоги глухо стучали по полированному дереву. Ламердорф, бывший нашим номинальным главой, нервно поправлял воротник — мелкие капли пота блестели на его бледной шее.

— Помните, — шепнул он нам, — сегодня не будет никаких окончательных решений. Проводим лишь разведку боем.

Чайный павильон оказался крошечным деревянным строением, стоящим на сваях над озером. Войдя внутрь, я сразу понял ловушку — низкие сиденья, рассчитанные на японцев, заставляли европейцев нелепо горбиться, теряя достоинство.

Императорского двора не было — только пятеро японцев в строгих кимоно. В центре — седой генерал с лицом, как будто вырезанным из желтоватого камня. Я узнал его сразу: Ямагата Аритомо, «Отец японской армии», человек, разгромивший китайские войска на Шандунском полуострове в одна тысяча девятьсот седьмом, разменяв жизни своих трёх рот на тридцать тысяч взятых в котёл китайцев. Пусть внешним видом и статностью он сильно уступал русским генералам, но вот серьёзности в одних только глазах хватило бы на несколько рот офицеров.

— Садитесь, пожалуйста, — сказал он по-французски, указывая на подушки.

Мы опустились на циновки. Мои колени предательски хрустнули. Церемония переговоров началась с подношения чая. Молодая женщина в синем кимоно разливала густую зелёную жидкость по грубым деревянным чашкам — намеренно некрасивым, почти что крестьянским.

— Ваш блистательный успех под Веной впечатляет. — начал Ямагата, вдыхая ароматный чай, — Наши советники предполагали, что Габсбурги смогут удержать фронт как минимум полтора года, но они оказались значительно слабее любых наших предположений. Жаль, очень жаль, это старое семейство правило над Веной немногим меньше семи веков. Впрочем, я не стал бы так быстро их хоронить.

Я заметил, как его глаза скользнули по моим наградам — особенно долго задержались на Георгиевском кресте за удачное наступление на Одере, полученном задним числом перед самым отбытием из императорской ставки.

— Успех был бы невозможен без жертв наших солдат, — осторожно ответил я.

В комнате повисла тишина. Японцы ждали — проверяли, насколько мы готовы торговаться.

Ламердорф заёрзал:

— Его Величество Император Всероссийский выражает надежду…

Ямагата поднял руку — едва заметное движение, но Ламердорф сразу замолчал.

— Война — это шахматы, — сказал генерал, расставляя на низком столике фигурки из слоновой кости. — Европа — чёрные. Азия — белые. — Он передвинул ладью. — Но где место России?

В этот момент дверь приоткрылась. Молодой офицер прошептал что-то на ухо Ямагате. Тот не изменился в лице, но атмосфера в комнате вдруг наэлектризовалась.

— Простите, — вежливо сказал он, вставая. — Небольшая отсрочка.

Японцы вышли, оставив нас одних.

— Что это было? — прошептал Ламердорф.

Устов, до сих пор молчавший, вдруг оскалился:

— Проверка. Они ждут нашей реакции.

Я подошёл к окну. В саду ничего не изменилось — всё тот же старик подстригал кусты. Но теперь я заметил деталь: его ножницы блестели слишком ярко для садового инструмента.

— Они дают нам время обдумать их вопрос, — сказал я. — «Где место России?»

Ламердорф выдохнул:

— Мы должны предложить им что-то по-настоящему существенное.

— Нет. — оборвал я дипломата, помня его слова перед началом переговоров, — Сегодня мы только лишь слушаем. Если мы наобещаем им многое, то можем пролететь стороной мимо союза.