— Чувствую, что следующий год будет только сложнее. — Показал свою мысль один из офицеров. — Японцы уже покушаются на наши берега. На Дальнем Востоке формируются новые подразделения, но им же придётся остаться на месте.

Да уж, наши первоочередные успехи в этой войне будут сильно подпорчены, если японцы решат перейти на сторону противника. Всё же, у них армия была почти под два миллиона человек, которую они могли направить не только на широкий китайский фронт, но ещё и на войну в американскую часть России, которой и без того приходилось весьма несладко из-за ситуации с британскими владениями на континенте. До прямых столкновений там ещё дойти не успело, но вот действия групп диверсантов сложно было не заметить. Такие группы посылали и русские, и британцы. Они действовали совершенно автономно, нападая на промышленные объекты, солдатские посты и кордоны, группы патрульных. Конечно, действия таких партизан так или иначе старались пресекать, но такая странная война всё же понемногу протекала в Новом Свете.

Впрочем, всегда существовала возможность того, что японцы примут нашу сторону, несмотря на все имеющиеся территориальные конфликты. Всё же, Империя Восходящего Солнца давно точила зуб на колонии Великобритании в Австралии и Океании. Да, так необходимого японцам жизненного пространства там было не столь много, как этого бы хотелось, но не придётся бодаться с громадными русскими войсками, успевшими провести ограниченную, но эффективную мобилизацию ещё до начала войны. Японцы в последнее время воевали исключительно с китайскими партизанами, слабо вооружёнными, плохо подготовленными, но высокомотивированными. Впрочем, одно дело воевать против самых простых партизан, а другое — против большой регулярной армии, успевшей получить опыт на полях Европейского театра военных действий и ограниченно перевооружившейся. Тем более, что война в условиях сложного сибирского климата и не очень развитой инфраструктуры. Такая война будет в крайней степени тяжёлой для обеих сторон, и далеко не факт, что получится организовать серьёзное продвижение в этих условиях, и далеко не факт, что игра будет стоить свеч.

Я задумался, пытаясь понять, какие действия нужно будет предпринять зимой. Зима обещает быть лютой, и есть высокий шанс, что в таких условиях танки использовать будет сложно. Они смогут перемещаться даже по толстому слою снега, но с куда меньшей эффективностью. Впрочем, не мне решать, как будет разворачиваться зимняя кампания.

Декабрь тысяча девятьсот пятнадцатого года я вновь встречал на Карпатском фронте, куда перенесли дивизию на случай возможного прорыва противника. Холод здесь был иной, чем в русских равнинах — колючий, пронизывающий, с ледяным ветром, подворачивающим полы шинелей. К постоянным перемещениям мы привыкли, поскольку наши подразделения не собирались разделять и использовали как единый кулак, способный останавливать нападения войск и прорывать фронт даже перед лицом серьёзной обороны. «Туры» были ключом для прорыва, настоящей стальной надеждой в этой войне.

Теперь же я ожидал в избе, которую превратили в штаб. Её стены, сложенные из толстых, почерневших от времени и обожжённых брёвен, кое-где пробиты осколками и забиты досками. Дым от дешёвых армейских сигар висел в воздухе густой пеленой, застилая тусклый свет керосиновых ламп. Смешиваясь с запахом пота, мокрого сукна и нечищеных сапог, он создавал удушливую атмосферу. Я стоял у разложенной карты, чувствуя, как старые раны ноют в такт биению сердца. Три месяца прошло с тех пор, как я покинул казанский госпиталь, три месяца бессмысленных боёв. А теперь — новое безумие, которое, впрочем, могло обернуться серьёзной победой.

Генерал Баронов, начальник штаба фронта, с раздражением водил толстым пальцем по карте:

— Зимой в Карпатах не воюют! — Его голос дрожал от ярости. — Снежные заносы, обморожения, замёрзшие механизмы, проблемы со снабжением! Артиллерия встанет, лошади падут, люди превратятся в ледяные статуи! Это самоубийство!

Я молча наблюдал, как его жирный двойной подбородок дрожит от возмущения, переполняющего его как большой горшок. По всем канонам военной науки он был прав, но я понимал, что нынешняя война уже сейчас начала ломать привычные ранее военные доктрины. Знания военной истории шептали, что именно зимой можно сделать то, чего враг совсем не ожидает.

— А если и австрияки в это верят?

Все повернулись ко мне. Даже Сретенский, до того молча куривший в углу сигарету, приподнял удивлённо бровь.

— Австрияки уверенны, что мы не полезем в снега. Карпаты не степь Малороссии, так что у них имеется обоснования таких рассуждений. Сейчас их элитные части перебросили в Италию для атаки на Францию на Савойском фронте. Здесь остались венгерские и словацкие батальоны. Вы понимаете, как австрийцы к ним относятся, и лояльность таких батальонов точно не высоте. Единственное, что их сейчас удерживает перед дезертирством, так это несколько потрёпанных баварских дивизий, которые смогли отойти после сражения под Легницем. Я видел донесения разведчиков. Их бетонные доты не достроены — зима не даёт бетону схватиться, а основное снабжение направлено на юг и запад. Короткая, но мощная атака — и мы перейдём Карпаты, а уж дальше дело техники.

Тишину нарушил скрип двери. В помещение ввалился мой старый друг Семён и атаман Платов — двухметровый великан с окладистой бородой, от которого пахло конём и степным ветром.

— Казаки готовы.

— К чему? — Фыркнул Боголюбов.

— К охоте.

Платов ткнул грязным ногтем в узкий горный проход у Ужока:

— Мои разъезды уже там. Австрияки спят в казармах, как сурки. Мы возьмём их без шума. Быть может, что и ножами прихватим большую часть.

— Пешком? В снегах?

— На лыжах.

Я видел, как Сретенский заинтересованно наклонился вперёд. Он знал, что казаки умеют такое. Но этого было мало.

— Нам нужен прорыв, а не налёт, — сказал я. — Казаки возьмут перевалы, но дальше — укреплённые высоты. Без артиллерии их не взять.

— Так дайте нам пушки!

— Дадим.

Все снова уставились на меня.

— Танки.

Боголюбов покраснел:

— Ваши «Туры» в горах? Они же увязнут в первом же овраге!

— Не увязнут. — Я развернул чертёж, который носил с собой две недели. Широкие гусеницы, укороченный корпус, дополнительные ролики. — Мы переделали четыре машины. Они пройдут там, где не пройдёт лошадь.

Сретенский медленно подошёл к столу:

— Почему именно ты?

— Я потомок Ермака, а значит, что сам потомок казаков, а к своим все относятся куда лучше. — Я хмыкнул. — И потому что, если мы провалимся, то списать всё на сумасшедшего князя будет гораздо проще.

Тишина. Потом Сретенский рассмеялся хрипло, после чего закашлялся и хлопнул меня по плечу:

— Берите своих железных медведей, князь. И да поможет вам Бог.

Метель встретила нас на подступах к перевалу. Снег хлестал по броне танков, намертво прилипая к металлу, превращая машины в призрачные фигуры, едва различимые в белой круговерти. Я стоял в открытом люке, впитывая кожей ледяное дыхание Карпат, и думал о том, как странно выглядит это войско — четыре стальных «Тура», переделанных для снегов, и полторы сотни казаков на лыжах, обмотанных белыми плащами до самых глаз и карабинами, перемотанными бинтами по всей длине для маскировки.

Казаки относились к танкам как к живым существам — похлопывали по броне, словно по крупу боевого коня, шептали что-то. Для них эти машины были не просто оружием, а чем-то вроде мифических существ — железных богатырей, пришедших из будущего. Я видел, как молодой казак с чёрными, как смоль, усами осторожно прикасался к гусенице, потом быстро крестился и догонял своих.

Танкисты, в свою очередь, смотрели на казаков с плохо скрываемым восхищением. Мои механики, городские парни, никогда не видевшие ничего кроме заводских цехов и казарм, зачарованно наблюдали, как те безошибочно находили путь в снежной пустыне, как чувствовали приближение врага за версту, как могли часами лежать в снегу, не шелохнувшись. Между двумя этими мирами — стальным и живым — возникла странная связь.