Ожидание затянулось на несколько часов. За это время я успел рассмотреть детали этого странного места, где решались судьбы миллионов. Потёртый ковёр с выгоревшими узорами. Портрет императора в золочёной раме, слегка перекошенный на стене. Массивные дубовые кресла, на которых отпечатались следы множества мундиров. И главное — атмосфера постоянного напряжения, словно воздух здесь был заряжен предчувствием важных решений.

Когда нас наконец пригласили в кабинет, первое, что бросилось в глаза — огромный дубовый стол, заваленный картами и донесениями. За ним сидел великий князь Александр Александрович, но как он изменился с нашей последней встречи! Его лицо осунулось, глаза покраснели от бессонницы, пальцы нервно барабанили по столу. Рядом стояли начальник штаба и несколько высших генералов — все с одинаково усталыми, напряжёнными лицами.

Кабинет был обставлен с показной простотой — никаких излишеств, только необходимое для работы. На отдельном столике стоял макет участка фронта вдоль Одера — крошечные фигурки солдатиков, орудий, танков. Кто-то явно проводил здесь долгие часы, продумывая варианты прорыва. На подоконнике лежала стопка книг — все на немецком, все по военному делу. Даже в ставке шла своя, невидимая война — война умов, стратегий, расчётов.

За окнами тем временем продолжалась обычная жизнь военного города. Где-то гремел оркестр, провожая на фронт новое пополнение. Где-то солдаты грузили ящики со снарядами в вагоны. Где-то медсёстры выводили на прогулку раненых, завёрнутых в серые одеяла. И над всем этим возвышался этот кабинет, где сейчас решалось — сколько ещё из этих людей увидят свои дома, а сколько останутся навсегда лежать в чужой земле.

Нас встретили сдержанно, но не без уважения. Сретенского знали все — его танковые рейды уже стали легендой. Ко мне отнеслись с любопытством — «тот самый князь Ермаков», создатель легионов, «освободитель Вены». Но за всеми этими титулами они видели прежде всего ещё одного просителя, пришедшего выпрашивать войска, снаряды, поддержку.

Великий князь поднял глаза от карт. Его взгляд был тяжёл и проницателен — взгляд человека, который уже слишком много видел и слишком много решал. Он молча указал нам на стулья, давая понять, что слушает. Теперь всё зависело от того, сможем ли мы убедить его в необходимости нашего плана.

Три недели упорной подготовки превратили наш участок фронта в гигантский военный механизм, каждую шестерёнку которого приходилось проверять едва ли не лично. Начиная с того момента, как ставка одобрила наш план, всё здесь изменилось чуть ли не до неузнаваемости.

В первую очередь сапёры работали круглосуточно в несколько смен, возводя ложные позиции в десятках мест вдоль речного берега по нашу сторону. Из фанеры и брезента мастерили макеты орудий, по ночам подвозили пустые снарядные ящики, из которых сооружали целые горы, имитировали движение войск с помощью привязанных к телегам веток. Немецкие аэропланы появлялись в воздухе с завидной регулярностью, и мы делали всё, чтобы они уносили с собой ложные сведения о готовящемся ударе на северном участке фронта.

Тем временем настоящие подготовительные работы шли в строжайшей тайне. В лесах, в нескольких километрах от берега, строились сборные понтонные мосты. Их детали изготавливались в глубоком тылу и доставляли на позиции ночами, стараясь замаскировать под грузы с продовольствием. Каждый выточенный брус, каждый металлический крепёж пронумеровывали — сборка должна была занимать не больше часа, пока артподготовка заставляла противника прятаться под защиту своих укреплений.

Артиллеристы тем временем проводили кропотливую работу по пристрелке своих пушек по данным от разведчиков, которые смогли в нескольких местах перебраться на противоположный вражеский фронт. Каждое немецкое орудие, миномётная батарея, каждое пулемётное ДЗОТ на противоположном берегу было занесено на карту с точнейшими координатами. Батареи тяжёлых гаубиц скрытно передислоцировали на заранее подготовленные позиции — их старались маскировать под развалины ферм и лесные просеки.

Особое внимание пришлось уделить штурмовым группам. Было отобрано около трёх полков добровольцев из панцирной пехоты — в основном сибиряков и уральцев, привычных к холодам. Их тренировали переправляться под огнём на плотах и лодках, штурмовать укрепления с использованием гранат, огнемётов и ручных пулемётов. Каждую ночь они отрабатывали атаки на точных макетах немецких позиций, построенных в нашем тылу.

Небо над рекой постепенно начало становиться нашим. Спешно переброшенные с Австро-Венгрии и Дальнего Востока орудия ПВО начали планомерную охоту за немецкими разведчиками. Даже пехота в позициях теперь отвечала залповой стрельбой из винтовок. Даже немногочисленную нашу авиацию удалось сконцентрировать в одном месте. Пусть наши самолёты уступали в численности, но лучшая скорость делала своё дело — к началу третьей недели германские лётчики в небе стали появляться всё реже, практически сразу встречаясь с нашими охочими до крови истребителями.

Самой сложной задачей оказалась скрытная переброска танков Сретенского. Каждую машину буксировали десятками коней к лесу, тщательно маскируя их сетями и ветками. Для них подготовили понтонные мосты, чтобы переправить уже в третью волну, после взятия первых окопов.

Последние семь дней перед атакой прошли в напряжённом ожидании. Мы знали — немцы что-то подозревают. Их артобстрелы стали более методичными, разведгруппы всё чаще пытались переправиться на наш берег. Но главное — они начали минировать противоположный берег, устанавливая дополнительные проволочные заграждения и пулемётные гнёзда.

Накануне наступления я объехал все подготовительные позиции. Повсюду царила странная смесь уверенности и тревоги. Солдаты чистили оружие, писали письма домой, кто-то тихо пел. Офицеры в последний раз сверяли карты и часы. Сапёры проверяли канаты и понтоны.

Особенно запомнилась встреча с штурмовыми группами. Панцирная пехота пряталась по ближайшим к фронту землянкам в разных местах нашей стороны. Мы специально расселили их в разных местах для того, чтобы пушечный обстрел не настиг их в один момент. Печально будет потерять сразу несколько штурмовых полков, обучение и снабжение которых выходило в копеечку.

Штурмовики сидели спокойно за кружками чая, степенно рассуждая насчёт завтрашнего боя. Они разговаривали о нём, как о простой работе. Их лица были твёрдыми, несмотря на то что штурмовики пойдут в первом порядке и многие не вернутся. Вот только в глазах не было страха — только лишь холодная решимость. Похоже, что многие уже прошли слишком много боёв и тяжёлых штурмов, чтобы бояться. За несколько месяцев, которые шли бои, они прошли слишком много ужаса.

В моменте я поймал себя на мысли, что война идёт уже почти год. Осталось чуть больше двух месяцев до того, как будет справлена первая «годовщина» войны. Радовало, что она шла значительно бодрыми темпами. Австро-Венгрия не смогла выдержать всего одного мощного прорыва и теперь погибла, развалившись на многочисленные осколки, забывшие о прошлой власти. Правда, не радовала ситуация с Францией. Из-за двух больших фронтов их войска были сильно рассредоточены, а экономика держалась на тех ресурсах, которые были в метрополии. Если раньше была хоть какая-то возможность получать товары при помощи граничащей Испании, то к зиме ситуация стала критической из-за того, что Великобритания стала угрожать иберийским странам полномасштабным вторжением, из-за чего Лиссабон и Мадрид моментально прекратили все торговые отношения с Парижем, оставив Францию в полной круговой блокаде. Если же лягушатники капитулируют, то любые удачи в войне обернутся полным крахом. Тогда будет слишком сложно сдерживать нападения сразу нескольких европейских стран.

Ночью началась финальная подготовка к штурму. В полной тишине, стараясь действовать без звуков, штурмовики заняли позиции у самой воды под охраной рассредоточившихся снайперов. Сапёры спустили на воду первые лодки и сразу поспешили под защиту бункеров, готовясь соорудить понтонную переправу, как только начнётся пальба. Артиллеристы приготовились, запаслись снарядами и провели последние расчёты.