Последние минуты перед атакой тянулись невыносимо долго. Я смотрел на часы, следя за движением секундной стрелки. Где-то за рекой немцы ещё спали, не подозревая, что через несколько минут их позиции превратятся в ад.
Ровно в 4:30 утра небо над Одером раскололось от залпа сотен орудий. Началось.
Первые сосредоточенные залпы русской артиллерии разорвали предрассветную тишину на нашем участке, как мощный гром. Сотни орудий, больших и маленьких, вдоль всего фронта почти что синхронно выплюнули смертоносный груз, и на несколько секунд небо над Одером, из-за многочисленных летящих снарядов, превратилось в инфернальную стену огня.
Огненный вал начал своё методичное расширение. Первые снаряды вгрызлись в немецкие траншеи, вырывая в секунды многометровые кратеры и поднимая в воздух фонтаны земли, досок, ржавого металла и человеческих тел. Каждый последующий залп шёл немногим дальше, создавая непрерывную линию взрывов, которая медленно, метр за метром, продвигалась вглубь немецкой обороны. Земля содрогалась, как больной в лихорадке, а воздух наполнился едким запахом серы, кордита и жжёной плоти.
Германцы ещё не успели опомниться. Их передовые окопы исчезли в плотной стене из клубов серого дыма и огня. Деревянные укрепления разлетелись на мелкие щепки, пулемётные гнёзда проваливались под землю вместе с расчётами. Плотные проволочные заграждения, намотанные некогда очень плотно, на возведение которых ушло несколько недель, а даже и месяцев, теперь летели клочьями в воздухе.
Наши наблюдатели на аэростатах, вооружённые мощнейшими биноклями, старательно корректировали огонь с помощью протянутого к гондоле шнура связи. Каждые две минуты разрывы переносились дальше на полсотни метров, создавая идеальный коридор для атаки. Германцы, пережившие первый шквал в глубине траншей и ДЗОТов, теперь пытались вернуться на позиции — прямо под свистящие осколки нового залпа.
В это время первые штурмовые группы уже двигались к воде. Собранные на фронте плоты и реквизированные у местных жителей лодки скользили по тёмной от грязи и крови воде, пока разгорячённые стволы пушек делали свою работу. Панцирные штурмовики, сжимая в руках гранаты и автоматы, молча смотрели на противоположную сторону немецкой реки, где продолжался ад.
Ровно в 4:45, когда огненный вал русской артиллерии ушёл на третью линию немецких укреплений, первые штурмовые отряды достигли противоположного берега. Они, перейдя водную преграду, выскакивали на сушу, не дожидаясь полной остановки плотов, и сразу бросились вперёд, пока немцы не успели опомниться от страшного огненного прилёта сотен снарядов.
Первая траншея представляла собой по-настоящему жуткое зрелище. Воронки накладывались одна на другую, перемешиваясь с остатками бревенчатых укреплений и телами защитников. Казалось, что некоторые из пущенных бомб едва не доставали до самых глубоких бункеров немцев. Сами их обитатели, оглушённые и поражённые, выползали наружу с оружием в руках, прямо под штыки и пули наших солдат.
Штурмовые отряды, пять рот которых были сосредоточены на нашем участке, действовали со страшной жестокостью. Гранаты на длинных деревянных ручках летели в блиндажи, огнемёты выжигали оставшиеся пулемётные гнёзда, автоматные очереди выкашивали любого, кто не бежал или бросал оружие. В бункеры кидались дымовые шашки, чадящие страшным дымом, который рвал лёгкие и вызывал кровавый кашель у любого, кто сделал хоть несколько вдохов. Нужно было создать гарантированный плацдарм для высадки новой волны воинов, готовых расширить успех первого десанта.
К пятнадцати минутам шестого, когда рассвет заиграл первыми лучами, плацдарм был захвачен на глубину в три сотни метров. Сапёры уже наводили первые понтонные мосты для основной переправы. Немцы попытались контратаковать, но наши артиллеристы методично отсекали их резервы огневым валом, который теперь перенесли ещё вглубь обороны.
Над полем боя встало кровавое солнце. Его лучи пробивались сквозь дым и пыль, окрашивая всё в багровые тона. Река, ещё час назад спокойная и тёмная, теперь была усеяна переправами. Десятки плотов с подкреплением пересекали её под прикрытием дымовой завесы, устроенной штурмовиками, которые наконец смогли закрепиться на первой линии обороны.
Особенно страшная картина открылась на центральном участке. Здесь огненный вал сделал свою работу слишком хорошо — от первых линий обороны осталось лишь месиво из земли и человеческих останков. Наши штурмовики продвигались почти без потерь, лишь изредка сталкиваясь с одиночными очагами сопротивления.
К полудню прорыв достиг пяти километров в глубину. Танки Сретенского, наконец переправившиеся через Одер, довершили начатое. Их стальные клинья врезались во фланги ещё державшихся немецких узлов сопротивления, ломая последнюю волю к обороне.
Но самым страшным было даже не это. Страшнее всего оказались глаза пленных немцев — стеклянные, пустые, непонимающие. Они ещё не пришли в себя после артналёта, не осознали масштабов катастрофы. Их импозантные мундиры были покрыты грязью и кровью, а дрожащие руки беспомощно поднимались вверх при виде наших солдат.
К вечеру стало ясно — Одерская твердыня пала. Там, где ещё утром стояла неприступная оборона, теперь зияла брешь шириной в двенадцать километров. Наши войска рвались в оперативный простор, обходя уцелевшие гарнизоны и небольшие крепости. В будущем их придётся задавить другими силами, которые шли за штурмовыми группами. Нужно было забрать под себя больше земель, больше дорог, перерезать возможность немцам подпитывать подкрепления всё новыми и новыми силами.
Я стоял на только что наведённом мосту и смотрел на запад. Где-то там лежал Берлин. И теперь ничто не могло остановить русские войска на пути к нему. Но больше всего запомнился не этот момент. Запомнился первый час атаки, когда штурмовики бросились на вражеский берег под прикрытием огненного вала. Запомнились их лица — не героические, не прекрасные, а страшные в своей решимости. Лица людей, шагнувших в ад и победивших его.
Наши полки рвались дальше, готовясь расширять фронт на север. Нужно было завладеть Одером по обе стороны. Приходилось двигаться на север, пробиваясь по набитым пехотой окопам. Это было тяжело — немцы смогли очнуться от нападения и принялись налаживать оборону. Мы смогли отвоевать десятки квадратных километров, насыщая оперативный простор всё новыми подразделениями пехоты и казацкой кавалерии. Дни и недели тянулись в боях, и наступление постепенно затормаживалось.
Нельзя сказать, что противник бежал. Каждый немецкий гарнизон, каждый, кто имел возможность держать оружие, сразу вступал в сражения. На какой-то короткий промежуток времени войны они не имели централизованного снабжения, подвоза боеприпасов и подкреплений, но всё равно могли нанести потери русским полкам, которые часто не дожидались подходов резервов, отправляясь в бесконечное наступление. Так подразделения, иногда целыми полками, оказывались в окружении. Это была ошибка, страшная и приносящая множественные потери нашей армии.
Наступление было остановлено через полторы недели. Мы смогли взять несколько больших и малых городов, сумели выдержать несколько тяжёлых сражений и потеряли десятки тысяч человек. Сражение за Одер продлилось всего четверть года, но в конце июня закончилось. Нашей армии, несмотря на недавнюю крупную победу, сделали щелчок по носу.
До самых крайних предместий Берлина оставалось не более семидесяти километров. Расстояние такое сложно было назвать большим. При необходимости и отсутствии достаточного числа войск, танковая дивизия была способна пройти его всего лишь за сутки, но сейчас нужно было остановиться, чтобы восстановить порядки, устроить позиции и навести нормальные мосты через Одер. Конечно, можно было перевозить машины множественными понтонными переправами, но нормальные мосты позволили бы протянуть и соединить захваченные территории со всей Россией железными дорогами. Что-что, а поезда смогут обеспечить войска достаточным числом боеприпасов для начала следующего наступления.
