— А если людей кто-то сможет объединить? Создаст вместо десятка разрозненных королевств, герцогств, республик, империй что-то единое?

— То этот человек получит себе титул Бога-Императора Человечества. — Я хохотнул и поглотил кусок вяленой колбасы. — А если серьёзно, то и тогда найдутся враги. Уж не знаю, откуда они появятся: прибудут с другой планеты или их просто назначат из подданных, но будьте уверены — без врагов человечество не останется никогда. Рано или поздно мы просто уничтожим друг друга.

— А вы у нас ещё и философ, Игорь Олегович?

— Нет, это просто жизненные наблюдения.

Какое-то время мы просто разговаривали. Командир особенной дивизии был человеком с очень серьёзным характером, но вместе с тем обладал не только жаждой командовать войсками, но и таким же серьёзным желанием к познанию. Уж не знаю, кого он увидел во мне, но говорил и говорил, задавал вопросы, а затем долго и внимательно слушал мои ответы. При этом я рассказывал очень многое, выходящее далеко за познания даже прошлого обладателя моего нынешнего тела. Уж не знаю, что так сильно повлияло на мою словоохотливость: разговоры под пиво или просто хорошая компания, но говорили мы слишком долго. Разговоры стихли только к тому моменту, когда темнота уже активно наступала на землю.

В момент, когда опустошалась уже третья полулитровая кружка, прямиком в кабак ворвался солдат с винтовкой наперевес. На нём не было лица, а отдышка он сипел.

— Война! — наконец смог сказать солдат, втянув в лёгкие воздух. — Австрийцы спустились с Карпат!

Деревня Грохов лежала в долине, будто брошенная ребенком кучка домов. Поселение было всего в паре десятков километров от русско-венгерской границы. Солнце было низким и багровым, оно цеплялось за обгоревшие после мародёров крыши, окрашивая дым от горящей деревни в сочные кровавые оттенки. Я стоял, опершись о броню тяжёлого танка, и чувствовал, как пот медленно стекает по спине под простую солдатскую грязно-зелёную телогрейку. В воздухе висела странная смесь запахов — жжёная солома, порох и что-то сладковато-приторное, от чего сводило желудок. Всё сильно напоминало успевшее погнить мясо.

Наши разведчики докладывали: австрийцы заняли деревню на рассвете и уже принялись старательно укрепляться всеми возможными средствами. Два батальона пехоты с полевыми лёгкими минометами. Они уже успели окопаться — на верхушке церковной башни успели расположить пулемётное гнездо, на въезде баррикады из телег, наполненных мешками с мелкой галькой и песком. Я видел в бинокль, как они таскали мешки с мукой из амбаров, волокли за ноги сопротивляющихся оккупантам крестьян. Один офицер в сине-сером мундире из револьвера расстрелял собаку, которая слишком громко лаяла и бросалась на солдат.

Танки стояли за холмом, притаившись в складках местности, как хищники перед прыжком. Их серые корпуса покрылись толстым слоем дорожной пыли после активного марша из Варшавы, белые двухглавые орлы на броне выглядели блеклыми, намалеванными второпях, но нисколько не хищными, как это предполагали сделать изначально. Механики последний раз проверяли двигатели — звук работающих дизелей напоминал глухое рычание.

Я опустил бинокль на грудь и обвел взглядом своих немногочисленных людей. Меня всё же назначили на положение командира — и не просто одной отдельной машины, как это было обговорено ещё в кабаке, а целого танкового звена из трёх мощных машин. Пехотинцы сидели на корточках, курили, стараясь не шуметь. Некоторые крестились, другие в сотый раз проверяли и без того идеально обслуженное оружие. Молодой поручик, лицо которого еще не знало бритвы, нервно теребил кобуру. Одни его усы выдавали обеспокоенность. Парень, несмотря на боевитую внешность, всё больше сейчас выдавал шалящие нервы. Впрочем, он был из той когорты младших офицеров, которых взрастили боевые школы, но они не успели пройти свой первый бой. Стоит им впервые попасть под обстрел, получить настоящее «боевое крещение», как такие офицеры сильно менялись в лице, повадках и привычках. Именно такие вот молодые бойцы потом будут поднимать простых солдат в атаку из окопов, внушая им в сердца храбрость собственным примером.

— Батарея готова?

— Да, ваше сиятельство. Ждут команды.

Я кивнул и посмотрел на часы. Стрелки показывали без пятнадцати два.

— Передать Сретенскому: начинаем через десять минут. Первый залп — по колокольне. Разнесём её в клочья — получим возможность дать продвижение пехоте. Если пулемёт там будет работать, то никто и никуда даже шага сделать не сможет. Второй залп сделаем по дому на переднем углу, который с треснувшей побелкой — там, похоже, тоже пулемёт.

Поручик бросился выполнять приказ, а я снова поднял бинокль. В деревне австрийцы все еще не подозревали о беде. Солдаты сидели на бревнах, ели консервы. Один чистил винтовку, другой писал письмо, пристроив листок на колене.

Меньше часа назад был разгромлен отряд австрийской полковой разведки — группа конников в тридцать сабель. Они скакали по дороге вообще никого не стесняясь. Похоже, что первая победа на границе, доставшаяся им с удивительной лёгкостью, слишком сильно позволила им уверовать в свои высокие боевые качества. Вот только весь отряд конников, не успев отдалиться от деревни больше чем на пять километров, был перехвачен отделением штурмовиков, заранее отправленных на сближение с деревней.

Мой танк ждал меня, как верный конь. Броня была теплой от солнца. Когда я забрался внутрь, меня обняла знакомая атмосфера — запах масла, металла и застоялого человеческого пота. Механик, худой как щепка парень с выгоревшими бровями, уже сидел на своем месте.

— Все в порядке?

— Так точно, ваше сиятельство. Только левая гусеница скрипит.

— Потерпим.

Я прильнул к смотровой щели. Деревня казалась неестественно тихой, будто затаившей дыхание. Даже дым от пожаров поднимался ровными столбами, не колышась на ветру. Солдаты же продолжали оставаться на месте, не занимая укрытий, но уже сейчас подсказывало, что обороняться они будут отчаянно. На первых порах войн обычно два варианта: либо сражаются отчаянно до последней капли крови, чтобы не пустить врага дальше своей позиции, либо бегут по первой возможности.

— Ваше сиятельство! — Поручик появился у люка, запыхавшийся. — Пехота готова. Батарея тоже.

Я взглянул на часы. Ровно два часа дня.

— Начинаем.

Первый орудийный залп прогремел, как гром среди ясного неба. Несколько выстрелов, мощные раскаты грома по небу. Я прислушался к выстрелам — они были будто командой, отданной с самых небес.

Снаряды ударили по колокольне, и она рухнула в облаке пыли и искр, сложившись как хлипкий карточный домик. Пулемет вместе с расчетом полетел вниз, смешавшись с обломками церковного здания. В деревне началась паника — австрийцы метались между домами, офицеры кричали что-то, размахивая пистолетами.

— Вперед!

«Туры» дрогнули и двинулись с места металлическими громадинами. Гусеницы взрыли землю, двигатели заревели. Я видел, как пехота поднялась из укрытий и побежала за нами, оружие их ярко сверкнуло в солнечных лучах.

Мы шли навстречу огню. Деревня приближалась, как мишень в прицеле. Первые пули застучали по броне, словно град по жестяной крыше. Где-то слева взорвалась мина, но наш танк даже не дрогнул. Применяемые против нас калибры были слишком слабыми. Лишь удар из пушки прямой наводкой мог сделать хоть что-то вразумительное.

— Цель справа! У колодца!

Башня завертелась, ствол опустился.

— Огонь!

Снаряд разорвался прямо среди группы австрийцев, подняв фонтан земли и обрывков тел. Кровь и мясо полетели в стороны вместе с телами павшей пехоты. Ужасный фейерверк.