Я стал думать, как прорвать реку. Одер тянулся по всему фронту. Сейчас было важно пробиться, чтобы оттянуть на фронт больше немецких частей. Можно попытаться организовать общее наступление по всему фронту, но очень сомнительно, что ставка решится на такое массовое наступление — слишком сложно, слишком опасно, слишком большие потери.

Идея в голове щёлкнула настолько неожиданно, что мне захотелось подняться, вздёрнуть палец к небесам и заорать «Эврика!». Конечно, я не был отличным полководцем или древним греческим стратегом, но сейчас идея была слишком хорошей, чтобы не озвучивать её.

В моё время летом шестнадцатого года двадцатого века была совершена одна из самых удачных операций русской армии в Первой мировой Войне. Генерал Алексей Брусилов в тот момент применил абсолютно новаторскую тактику, которая тогда позволила добиться значительного прорыва австро-венгерского фронта.

В чём заключалась его тактика? Даже в этой войне использовалась тактика «кулачного удара» — наступление проводится узким фронтом с концентрацией сил в одном месте, что позволяет противнику подтянуть резервы и создать серьёзную оборону. Брусилов же решил атаковать на очень широком фронте силами сразу нескольких армий Юго-Западного Фронта. Вместо одного главного удара Брусилов организовал сразу несколько одновременных прорывов на десятках участков. Он смог устроить короткую, но мощную артиллерийскую атаку, организовал сапёрные работы и провёл объёмный анализ информации от разведки и картографии. При этом в атаках использовались сформированные штурмовые группы, представляющие из себя мобильные отряды с гранатами и огнемётами для прорыва укреплений. После взятия первых позиций для развития боевого успеха в прорыв вводилась кавалерия и резервы, чтобы углубить проникновение в стан противника. Путём этого удара России удалось занять Буковину и часть Галиции.

Правда, полностью выполнить операцию Брусилова у меня не получилось бы, как я бы этого не хотел. Тогда приходилось наступать по земле, а не через реку, вдоль которой выстроилась цепь отличных укреплений, готовых удерживать прорыв русских сил.

— Не получится, — мотнул головой Сретенский, когда я рассказал ему примерную идею масштабного наступления. — Представляешь, какую массу солдат нужно будет сосредоточить на нашем фронте? Нужна панцирная пехота, которую во множестве раскидана по бывшей Австро-Венгрии, чтобы добивать остатки сопротивления бывших частей. Плюсом нужно очень много боеприпасов, а у нас с этим некоторые проблемы, да и проблемы со снарядами никто не отменял. Нам не меньше месяца понадобиться для одной только подготовки.

— Я и не предлагаю с кондачка наступать. Я понимаю, что немцы планируют продавить французов, но тем придётся самим терпеть, пока мы здесь не прорвёмся. Пересечём Одер — будет возможность наступать на Берлин, Щецин, Дрезден, Лейпциг.

— Тогда надо ставку уговаривать. Многие сейчас заинтересованы для того, чтобы ударить через Словению по Италии.

— А ты, я так понимаю, против?

— Именно. Нам придётся биться об Альпы в незнакомом регионе, тогда как итальянцы сражаются на своих землях. Далеко мы там пройти не сможем, но придётся много войск в месте сосредоточить, да и через Вену и Прагу атаковать сложно. Покамест эти страны официально нейтральны, но немцы уже сейчас мобилизовывают новые дивизии, а мы растягиваемся слишком сильно. Здесь ещё всё неплохо, — Сретенский обвёл взглядом комнату, подразумевая фронт с Германией в польских землях, — снабжение быстро доходит, а в Австрии и Чехии ещё нужно склады строить, наполнять их снабжением. Плюсом необходимо местное население к согласию привести, а это не столь просто, как бы этого нам хотелось. Есть у меня ощущение, что если там фронт и откроют, то не раньше, чем к середине осени. Понимаешь, что это будет означать?

— Что к тому моменту французов могут продавить либо немцы, либо итальянцы, либо британцы?

— Ты как всегда догадлив, Игорь Олегович, — он налил мне горячего чая в высокий стакан. — Только на итальянцев я бы не надеялся — они встали в Савойе и особо не смогли продавить франков на своём фронте, но отправили дополнительные дивизии на поддержку немцам. Сейчас наибольший шанс того, что британцы накопят силы — они уже сейчас используют свои острова как огромный аэропорт. Побережье Франции уже фактически разорено. Франки опасаются вытаскивать свой флот из портов, так что остаётся только терпеть. На воде у них успехи только против итальянцев. Похоже, что они растеряли всю свою доблесть в войнах между собой веке этак в пятнадцатом.

— Что будем делать?

— Придётся тебе договариваться с Александром Александровичем лично. Ты у него на весьма хорошем счету, так что нужно действовать, пока остальные полководцы не придумали чего ещё.

— Выезжать в ставку?

— Именно, — Сретенский улыбнулся. — Сейчас ты на хорошем счету у многих генералов за успешную операцию на Карпатах и в Венгрии. Нужно пользоваться своим авторитетом. Пусть ты и не генерал, но многие готовы будут поддержать, раз идея с легионерами из пленников сработала настолько хорошо.

— А сам в ставку не собираешься? Пока мы стоим по реке, то твоим танкам всё равно делать нечего. Все мосты разрушены, и пока мы новые не наладим, то «Турам» остаётся только на месте стоять.

Сретенский задумался. Его характер был не самым подходящим для дворянских и генеральских интриг, отчего старательно держался как можно дальше от ставки. Пока бронетанковым соединениям удавалось постоянно находиться в сражениях, у него было оправдание тому, что он не является на общий совет к великому князю и его брату императору. Теперь фронт стал статичным, в ход пошли дипломаты, которые навязывают правительствам постгабсбургских государств волю Москвы, а значит самому «танковому» князю придётся наконец прибыть к правителю с личным объёмным докладом.

— Не хотелось бы. Мне не нравится сидеть в этих душных кабинетах.

— Но нравится сидеть в душном танке? — я хмыкнул и сделал глубокий глоток чая.

— Ты не понимаешь — это другое. Впрочем, ты прав. Мне так или иначе нужно на поклон отправиться.

— Только не на танке. Я тебя умоляю.

Дорога в ставку заняла несколько часов. Мы ехали на бронированном автомобиле с конвоем из трёх грузовиков с пехотой и двух броневиков — роскошь, которую мне предоставили как «герою Карпат». Ландшафт за окном медленно менялся: сначала польские равнины с их аккуратными фермами и вырубленными лесами, потом первые признаки крупного города — учащающиеся деревни, железнодорожные развязки, склады с горючим, вытянувшиеся вдоль дороги.

Познань встретила нас стеной шума и движения. Город, ещё недавно бывший тихим провинциальным центром, теперь кишел войсками как потревоженный муравейник. Каждый перекрёсток охраняли казачьи патрули, на каждом углу стояли часовые с винтовками наперевес. По главным улицам беспрерывно двигались колонны грузовиков, повозок, броневиков — всё это создавало хаотичное, но удивительно слаженное движение.

Центральные кварталы превратились в один большой военный лагерь. На площадях разбили палаточные городки для вновь прибывающих частей. В скверах и парках стояли походные кухни, от которых тянулись очереди солдат с котелками. Возле каждого административного здания толпились офицеры связи, курьеры, штабные писаря — все куда-то спешили, что-то подписывали, о чём-то спорили и договаривались.

Самое сильное впечатление производил главный лазарет, развёрнутый в здании университета. Длинные очереди раненых растянулись на всю прилегающую улицу. Санитары непрерывно выносили носилки с окровавленными бинтами, врачи в залитых кровью халатах курили у входа, делая передышку между операциями. Через открытые окна доносились стоны и крики — звуки, ставшие привычным фоном этой войны.

Нас провели в бывший воеводский дворец, где теперь размещалась ставка главнокомандующего. Здание охраняли рослые гвардейцы в парадной форме, их сабли и кивера сверкали на солнце неестественной чистотой — словно островок старого мира среди военного хаоса. Внутри царила напряжённая тишина, нарушаемая лишь шелестом бумаг и мерным постукиванием телеграфных аппаратов.