Эллиот замер, будто размышлял, стоит ли одаривать девушку — по его мнению, зазнавшуюся выскочку — своим концентрированным вниманием, но все-таки развернулся. Смерил Элль снисходительным взглядом и жалостливо поджал губы.

— Госпожа Верс приказала освободить тебя от работы и любыми способами пресекать твои попытки заняться ею. Хочет, чтобы ты приберегла силы для чего-то очень важного. Советую прислушаться к ее пожеланиям, если не хочешь, чтобы я поделился этой маленькой сплетней с остальными девочками.

Выразительный взмах светлых ресниц красноречиво поставил точку. Элль поджала губы, изо всех сил сдерживая желание поспорить. Целитель же улыбнулся, упиваясь ее беспомощностью перед его железобетонным «нет», а потом, выдержав небольшую паузу, потрепал девушку по плечу.

— Если тебе так хочется чем-то себя занять, то можешь помочь в храме. А потом сходи… Ну, не знаю. Попей кофе на набережной, посмотри, купи модный журнал, посмотри, в чем ходят в этом сезоне. А то выглядишь, как…

— Как служительница храма, — парировала Элль, стряхивая его руку.

— Кстати, — окликнул ее Эллиот, когда она уже направилась в сторону храмовой части. — Что за молодого человека к тебе приставил доблестный капитан Ган? Летиция сказала, что он жутко хорош собой.

— Наверное, — пожала плечами Элль. — Понятия не имею, каких парней сегодня считают привлекательными.

Она с тоской оглядела лабораторию, где во всю кипела работа. Женщины и девушки разговаривали, обменивались папками с записями и наблюдениями, парочками выходили на перекур во внутренний двор. Элоиза так и стояла в коридоре, чувствуя себя призраком. Вот, ее отрезали от занятия, которое делало ее существование хоть сколько-то выносимым в промежутках между беспокойным сном, штудированием книг и беготней по заданиям Летиции, а жизнь не остановилась. Лаборатория продолжала работать также неумолимо и задорно, как огонь в лампах разгорался после того, как его потревожит порыв ветра. Из рук в руки кочевали папки с ее заметками, их передавали в разные кабинеты, перераспределяя ее наработки, ее идеи: духи, крема, помады, съедобные драже. Взглянув на записи, работницы лаборатории качали головами, усмехались, переглядывались, но никто не пытался найти взглядом Элль. Словно ее и не существовало никогда.

Стало тошно. Как при звуке слов: «Прости, дело не в тебе». Элль мазнула ладонью по лицу, стирая жжение, наполнившее глаза, натянула пониже капюшон и быстрым чеканным шагом направилась в храмовую часть.

Несмотря на ранний час, там уже разложили подушки, чтобы все желающие могли устроиться поудобнее и, в попытках разглядеть лик Рошанны под вуалью, отпускали свои горести.

Несколько служительниц в таких же низко надвинутых капюшонах меняли свечи в подвесных лампадах. Доставали огарки, вставляли промасленные деревянные лучины и заливали их еще теплым пахучим воском. Элль достала из ящика на стеллаже коробочку с благовониями и принялась пополнять запасы возле входа.

Летиция беспокоилась о душах своих подопечных и чередовала их смены в лаборатории со службами в храме. Везде соломку подстилала и себе, и им.

Первые посетители храма, сидевшие в первом ряду, напевали молитвы, кто-то просто мычал себе под нос и покачивался из стороны в сторону. Получалось бодро и почти не скорбно. Наверное, этим Рошанна особенно нравилась Элль из всех Дремлющих Богов. Она не сдавалась. Не опускала руки. Она со страстью на грани ярости стремилась изменить мир вокруг себя, нарушая старые законы, не мирилась с последствиями, а стремилась исправить ошибки. В этом было что-то вдохновляющее, не дающее преисполниться жалости к себе и опустить руки, ведь Рошанна этого не сделала. Также не сдались и взращенные ею алхимики, пережили Чистки, пережили несправедливость.

«Так отчего же ты жалеешь себя?» — насмешливо поинтересовался внутренний голос, который Элль тут же поспешила заткнуть. С гулким постукиванием конусы благовоний перекатились в розовую плетеную корзину. В носу зачесалось от пыльного запаха сушеных розовых лепестков.

Элль зажала нос и сделала несколько размеренных вдохов через рот. На долю секунды это помогло, но в следующее мгновение зуд снова стал невыносимым. Она судорожно глотнула воздуха, все тело напряглось, и вдруг… каждая мышца расслабилась, а легкие наполнил тонкий аромат мяты. Элль повернулась на запах и увидела еще одну служительницу, протягивающую ей надушенный платок.

— Держи, — без капли насмешки сказала девушка. Из-под серого капюшона виднелись пряди светлых волос. Голос у служительницы был совсем юный, а по пропорциям тела ее и вовсе можно было принять за ребенка. Мантия была подогнана кое-как, сзади подол волочился по полу и, судя по пятнам и заломам, девушка сама неоднократно наступала на него.

— Спасибо, — Элль приняла платок и приложила его к лицу. Кожу защипало мелкими вспышками магии, и желание чихать полностью отступило. Девушка с удивлением убрала мягкую ткань, узнавая собственную формулу, но не почерк, который воспроизвел ее.

— Я знаю, что это твоя наработка, из архива, — тепло поделилась ее спасительница. — Она очень помогает в межсезонье. Я постоянно хочу чихать, как только начинают цвести деревья. Спасибо.

Она прижала руки по швам и быстро поклонилась, чтобы никто из посетителей храма или сестер не заметил. Элль удивленно смотрела на девицу, чуть нахмурилась в попытках вспомнить, кто мог скрываться за капюшном. Но девушка сама облегчила ей жизнь.

— Меня зовут Милли, я тут недавно.

— А, Милли, — кивнула Элль, как будто от этого стало понятнее. Она не стремилась запоминать своих сослуживиц. В конце концов, работа рано или поздно способствовала более близкому знакомству. Но для Милли этого кивка оказалось достаточно.

— Да, меня привела Роза. Ну, как привела? Прислала весточку, сказала, что у вас тут неплохо. А я и не против. До этого работала в аптеке, помогала местному целителю подделывать лекарства, чтобы не заметили, что он настоящие на черном рынке перепродавал. Но там случилась пара несчастных случаев, и его клеймили.

Девушки, не сговариваясь, поежились. Раньше черной медью клеймили только военных преступников. Например, ближайших союзников Реджиса. Зачарованный металл, вживленный под кожу, запирал магию внутри тела, и человек становился обычным. А потом, как говорили некоторые, постепенно сходил с ума от распиравших его сил или от отчаяния.

— И как тебе у нас? — из вежливости поинтересовалась Элль.

— О, лучше, чем представляла, — восторженно шептала девушка. — Жаль только, выходить мне пока нельзя. Но это даже к лучшему. Тут так тихо, как будто и не в городе вовсе.

Элль невольно улыбнулась и понимающе кивнула.

— Я успела прочитать несколько твоих тетрадей. Ты училась в Академии?

Элль кивнула:

— На парфюмерном деле, но занимаюсь почти всем.

Милли хотела что-то сказать, но в итоге только захлопала в ладоши. Чуть слышно, как будто колибри крылышками пострекотал.

— Сразу видно, что ты много знаешь. Придумать столько полезных вещей! А ты меня научишь?

— У нас не то, чтобы это было принято, — повела плечами Элль. Девица с каждым словом подходила все ближе и уже чуть ли не залезла к Элль под капюшон. Пришлось выставить перед собой корзинку с благовониями, но Милли тут же выхватила ее, с готовностью заявила, что сама выставит ее перед входом, рядом с коробкой для пожертвований.

Элль облегченно вздохнула и направилась в другой конец храма, ища, чем бы еще себя занять. По полу то и дело ползли полосы света: открывались и закрывались двери, впуская все новых прихожан. В основном алхимиков в серых мантиях. Были еще и торговки, а по соседству с ними располагались пестро накрашенные девушки с набережной в заляпанных вином платьях. Перед началом лекций забегали студенты Магической Академии и профессора. Иногда Элль видела знакомые лица и старательно опускала голову в надежде, что ее никто не узнает среди таких же безликих сестер.

Колокол на Торговой площади возвестил, что утро уже полностью вступило в свои права, а алые всполохи сменились золотистым свечением. Прихожане расселись на подушках, устремив взгляд к статуе. Одна из сестер — Мирабель, в свободное от служения богине время создававшая концентраты афродизиаков — восседала на каменной скамье перед статуей богини. На ее коленях покоилось Писание. В храме чтения так или иначе строились вокруг жизнеописаний Рошанны