Новый всплеск нативизма был обусловлен несколькими причинами. За пять лет после 1850 года иммигрантов въехало в пять раз больше, чем за все предыдущее десятилетие. Большинство из новоприбывших были католиками: бедными крестьянами или рабочими из Ирландии и германских государств, скученно проживавшими в многоквартирных постройках больших городов. Преступность и расходы на социальные нужды возросли. Например, уровень преступности в Цинциннати между 1846 и 1853 годами утроился, а количество убийств выросло в семь раз; расходы властей Бостона на помощь малоимущим за этот же период выросли втрое[257]. Коренные американцы относили рост таких расходов за счет увеличения числа иммигрантов, особенно ирландцев, количество арестов которых и доля в получаемых пособиях в несколько раз превышали их долю в численности населения. Рьяными нативистами не обязательно становились коренные жители. Первые протестантские иммигранты из Англии, Шотландии и в особенности Ольстера привезли с собой свои антикатолические убеждения, образовав авангард зачинщиков бунтов и ядро голосующих против ирландцев. Радикалы и атеисты из числа так называемых «людей 1848 года», бежавших из Германии после подавления революций 1848 года, перенесли в Америку и свою жгучую ненависть к католической церкви, ставшую в их государствах на сторону контрреволюции.
И действительно, католическая церковь в период понтификата Пия IX вступила в пору реакции. Революции 1848–1849 годов и борьба за объединение Италии превратили Пия IX в «беспощадного врага либерализма и социальных реформ». Впоследствии он провозгласил догмат о непогрешимости пап и выпустил так называемый «Силлабус заблуждений», где заклеймил социализм, всеобщее образование, рационализм и прочие безнравственные явления. «Это заблуждение, — заявлял папа, — что римский понтифик может и должен примиряться и соглашаться с прогрессом, либерализмом и современной цивилизацией». Католические иерархи Соединенных Штатов поступали по примеру папы. Архиепископ Нью-Йорка Джон Хьюз выступал с нападками на аболиционистов, фрисойлеров и различные протестантские реформаторские движения как близкие «красному республиканизму» в Европе[258].
Иммиграция привела к тому, что рост прихожан католической церкви в 1840-х годах шел втрое быстрее, чем в протестантских деноминациях. С гордостью отмечая этот рост (на который протестанты взирали с тревогой) архиепископ Хьюз произнес разошедшуюся большим тиражом речь «Упадок протестантизма и его причины». «Цель, которой мы хотим достичь, — говорил Хьюз, — обращение всех языческих народов и всех протестантских государств… Мы не делаем никакой тайны из этого… Наша миссия — обратить весь мир, включая жителей Соединенных Штатов, как горожан, так и селян… легислатуры, Сенат, кабинет министров, президента, словом, всех и каждого!» Архиепископская газета назвала «протестантизм бесплодным, бессильным, вымирающим… и сознающим, что пробил его последний час, когда он должен встретиться лицом к лицу с истинной католической церковью»[259].
Такие заявления лишь подбрасывали дров в огонь ненависти к католикам. Народные воспоминания о Марии Католичке, «Непобедимой армаде», «Пороховом заговоре», «Славной революции» 1688 года и «мартирологе Фокса»[260] были неотъемлемой частью общего англоамериканского сознания. Война пуритан против папизма шла уже два с половиной века, и конца ей все еще не было видно. В 1852 году Первый пленарный собор американских епископов в Балтиморе осудил безбожное всеобщее образование и принял решение добиваться налоговых отчислений на нужды католических школ или налоговых льгот для родителей, определивших своих детей в такие школы. В 1852–1853 годах это заявление стало причиной ожесточенных кампаний в добром десятке больших городов и штатов Севера (включая Мэриленд). Кандидаты, выступавшие за «свободную школу» от обеих основных партий, но главным образом от вигов, выиграли ряд выборов, стоя на позициях охраны общественного образования — питомника республиканизма — от «бесстыдных попыток деспотичных священников объединить… церковь и государство, чтобы выкорчевать древо Свободы… заменить своей митрой наш фригийский колпак». Архиепископ Хьюз откликнулся в той же манере, заклеймив государственные школы как рассадник «социализма, „красного“ республиканизма, универсализма, неверия, деизма, атеизма и пантеизма»[261].
В разгар перепалок по вопросу о школах Хьюз втянул своих иерархов в еще один эмоциональный спор, на сей раз по поводу контроля над церковной собственностью. Во многих районах католические церкви находились в ведении попечительского совета, состоявшего из мирян. Это соответствовало протестантской практике, но противоречило традициям католиков. Попытки клира получить контроль над собственностью переместились и в легислатуры нескольких штатов, которые после ожесточенных дебатов отказались признавать контроль духовенства и в нескольких случаях попытались передать его светским органам. В июле 1853 года в Соединенные Штаты прибыл папский нунций Гаэтано Бедини с поручением рассудить возникшие споры о собственности в нескольких диоцезах. Разрешив их в пользу духовенства, Бедини отправился по стране, чтобы передать папское благословение американским католикам. Большая часть протестантской и нативистской прессы задохнулась от гнева. «Он. приехал, — восклицала одна газета, — чтобы отыскать возможность приковать нас, как рабов, итальянскими цепями к трону самой кровожадной тирании нашего времени». Радикально настроенные эмигранты из некоторых католических стран также выступили против Бедини, памятуя о роли церкви в подавлении итальянских национальных восстаний 1848–1849 годов. От них он получил прозвище «Мясник из Болоньи». По мере продолжения поездки Бедини в нескольких городах, которые он посещал, вспыхивали бунты, и в конце концов в феврале 1854 года его тайно доставили на корабль, шедший в Италию из Нью-Йорка, чтобы избежать самосуда толпы[262].
Движение за трезвость также усилило межнациональные противоречия. До 1850 года оно преимущественно проповедовало самоограничение и прибегало к моральным увещеваниям с целью убедить протестантский средний и рабочий классы отвернуться от «зеленого змия» и превратиться в трезвых, работящих, стремящихся к процветанию граждан. Такие методы приносили значительный успех, однако в этом «крестовом походе за трезвость» не участвовали ирландские и германские иммигранты, для которых бары и так называемые «пивные сады» являлись центрами общественной и политической жизни. Ощутимый рост пьянства, драк и преступлений, особенно среди ирландцев, способствовал переориентации движения за трезвость на принудительные меры, призванные обуздать этих упрямцев. Убежденные в том, что пьянство является причиной общественных беспорядков, сторонники «сухого закона» выступали за введение государственного запрета на производство и продажу алкогольных напитков. Первую большую победу они одержали в 1851 году в штате Мэн. Этот успех породил целую серию дебатов по поводу «сухого закона Мэна» в других легислатурах. Демократы в целом выступали против закона, тогда как мнения вигов разделились. Боясь потерять своих «пьющих» избирателей, виги отказались выносить мнение по этому вопросу, после чего от них отстранилась немалая доля трезвенников, состоявшая в их рядах. Межпартийная коалиция сторонников трезвости взяла под контроль многие легислатуры, и в результате с 1852 по 1855 год такие законы были приняты и в других штатах Новой Англии, а также в Нью-Йорке, Делавэре и нескольких северо-западных штатах[263].
Эти постановления, как и более поздний знаменитый «сухой закон», часто нарушались. Повсеместно отсутствовало принуждение к их соблюдению; впоследствии легислатуры и суды некоторых штатов отменили эти законы или существенно ограничили сферу их применения. Те, кто пил, могли продолжать в том же духе, те же, кто не пил, бросили еще под влиянием увещеваний «крестоносцев» на ранних стадиях борьбы за трезвость. К 1861 году только три из тринадцати штатов, принявших законы о трезвости, оставались «сухими». Важность борьбы за трезвость в 1850-е годы была не столько в запретительных законах, сколько в том толчке, который она придала нативизму. Одна католическая газета определила запрет на употребление алкоголя наряду с «системой государственного образования, неверием, пантеизмом», аболиционизмом, социализмом, борьбой за права женщин и «европейским красным республиканизмом» как «части единого, могущественного целого, ведущие войну с Господом»[264]. Сторонники трезвости платили им той же монетой: «Именно пьянство служит причиной скандалов и насилия во многих католических (и не только) семьях… переполняет наши тюрьмы ирландскими преступниками и приводит на эшафот стольких жутких убийц-католиков, — восклицала New York Tribune Хораса Грили. — Тот факт, что именно католики в нашей стране держат больше винных лавок и продают непропорционально больше спиртного, чем прихожане любой другой церкви, формирует и поддерживает опасное предубеждение против них»[265].
