Современники расценивали выборы 1864 года как триумф политики Линкольна по принуждению Юга к безоговорочной капитуляции. «Я поражен, — писал американский корреспондент London Daily News, — степенью и глубиной их решимости… сражаться до последнего… [Северяне] настроены очень серьезно; такого молчаливого, спокойного, но решительного устремления мир еще никогда не видел»[1426].

Однако Джефферсон Дэвис также был настроен очень решительно. Он никогда не разделял надежд своих сограждан на избрание Макклеллана и мирные переговоры. «Мы сражаемся за само наше существование, и только на поле боя мы можем завоевать независимость», — говорил Дэвис перед публикой во время своего «ободряющего» турне по Нижнему Югу после падения Атланты. «[Конфедерация остается столь же] стойкой и непокорной, как и раньше, — сообщил он Конгрессу в ноябре. — Не изменились ни намерения правительства, ни упорство наших доблестных войск, ни неукротимый дух нашего народа»[1427]. Именно с целью укрощения духа южан Шерман и собирался предпринять марш от Атланты к морю.

После падения Атланты Теннессийская армия Джона Худа и не думала тихо разбежаться по лесам. Наоборот, воодушевленный визитом Джефферсона Дэвиса, полный энергии Худ планировал обойти арьергард Шермана, перерезать железную дорогу, снабжавшую его припасами из Чаттануги, и спокойно добить фрагменты голодающей армии северян. Между тем Форрест вернулся к своему привычному занятию — уничтожению железных дорог федералов и складов в Теннесси. Президент Дэвис говорил восторженным толпам в Джорджии и Северной Каролине, чего им ожидать: «Я не вижу для Шермана иного выхода, кроме поражения или бесславного отступления, — заявил он через месяц после падения Атланты. — Он повторит судьбу французской императорской армии во время ее отступления от Москвы. Наша кавалерия и наш народ будут преследовать его армию и уничтожат ее, как казаки сделали с войсками Наполеона, и генерал Шерман сбежит, как и корсиканец, в сопровождении лишь одного телохранителя… [После этого] мы войдем в Теннесси, [где] привлечем от 20 до 30 тысяч под наши знамена и… отбросим врага назад к берегам Огайо, что обеспечит партии мира на Севере такой приток приверженцев, какой не сможет дать ни одна газетная передовица»[1428].

Эти блестящие перспективы были сравнимы с дуновением свежего ветра в поникшие стяги южан, но, когда с речами Дэвиса ознакомился Грант, он только съязвил: «А кто подвезет снег для „отступления из Москвы“?»[1429] Ответ был остроумным, но тылы Шермана и вправду были уязвимы для операций врага. Добившись одной из своих целей — взятия Атланты, он не достиг другой — уничтожения армии Худа. 40 тысяч уставших, но воинственно настроенных мятежников весь октябрь двигались вдоль железной дороги к Чаттануге, нападая на подворачивавшиеся под руку соединения северян. Шерман оставил один из корпусов в Атланте и отправился на поиски Худа во главе остальных сил. В ходе перестрелок и локальных сражений янки прошли через разоренные ими же четыре месяца назад земли и, оттеснив «серые мундиры» Худа в Алабаму, отремонтировали железную дорогу.

Шермана стал раздражать подобный метод ведения войны. Продолжать погоню за Худом значило плясать под дудку мятежников. «Физически невозможно защитить все [железные] дороги сейчас, когда Худ, Форрест, Уилер и прочие разбойники с большой дороги рыщут по округе. Пытаясь удержать дороги, мы потеряем тысячи людей, а результат будет нулевым», — объяснял Гранту Шерман. Вместо этого он предлагал не обращать внимания на Худа и направиться через центральную часть Джорджии к побережью. «Я бы мог прорубить дорогу к океану, — уверял он Гранта, — разделить территорию Конфедерации на две части и выйти Ли в тыл»[1430]. Поначалу Линкольн, Хэллек и даже сам Грант сопротивлялись этому плану — оставить армию Худа у себя в тылу, оторвавшись от баз снабжения и находясь в самом сердце врага, казалось вдвойне рискованным. Но Шерман намеревался оставить в Теннесси Джорджа Томаса с 60-тысячной армией, что было более чем достаточно для отражения любых попыток врага, а сам во главе 62 тысяч проверенных бойцов отправился бы во внутренние районы Джорджии, где было вдоволь продовольствия. «Если я сейчас поверну назад, пропадет весь эффект от моей кампании, — настаивал генерал, — [но если я] двинусь через Джорджию, сметая в море все на своем пути… то вместо обороны я перейду в наступление». К тому же психологический эффект от такой кампании может быть действеннее материального ущерба. «Если наша хорошо вооруженная армия пройдет через вотчину Джефферсона Дэвиса, мы продемонстрируем всем дома и за рубежом, что представляем собой такую силу, противиться которой Дэвис не может… Я могу осуществить такой марш, и я заставлю Джорджию стонать от боли!»[1431]

Шерману удалось убедить Гранта, а тому, в свою очередь, скептически настроенного Линкольна. Шерман вернулся в Атланту и готовился выступить уже через неделю после президентских выборов. Подобно Линкольну, он придерживался убеждения, что добрая ссора лучше худого мира. «Война — это жестокость, и вы не можете облагородить ее, — сказал Шерман мэру Атланты, после того как приказал гражданскому населению покинуть оккупированный город. — Когда настанет мир, вы можете просить у меня все, что угодно. Тогда я сам отдам вам последнюю рубаху… [А пока] мы не только представляем враждующие армии, но и враждующие народы и должны заставить богачей и бедняков, всех, от мала до велика, понять, насколько жестока война». Союзные армии должны вывести из строя все ресурсы Конфедерации, ее заводы, железные дороги, фермы; сама ее воля к сопротивлению должна быть сломлена. «Мы не можем изменить души жителей Юга, но мы можем вести войну с такой жестокостью, что они возненавидят ее и пройдут целые поколения, прежде чем они захотят вновь к ней прибегнуть»[1432].

Солдаты Шермана разделяли философию «тотальной войны» своего лидера. Действуя в соответствии с ней, они сожгли все военные объекты (в широком их понимании), оставленные Худом в Атланте, и отправились в поход 15 ноября. По мере выдвижения Шермана на юг Худ готовился пойти на север из Алабамы в Теннесси — обе армии представляли собой странное зрелище, развернувшись друг от друга и маршируя в противоположные стороны. Время показало, что в безумном поступке Шермана было больше логики, чем у Худа.

Между армией Шермана и Саванной, находившейся в 285 милях от нее, не было вражеских войск за исключением нескольких тысяч ополченцев из Джорджии и 3,5-тысячного кавалерийского отряда Джозефа Уилера. Союзная кавалерия держала оппонентов поодаль, маневрируя вдоль флангов четырех пехотных корпусов, шедших фронтом, колебавшимся от 25 до 60 миль в ширину. 22 ноября ополченцы атаковали бригаду арьергарда федералов, но, потеряв 600 человек (в десять раз больше, чем янки), впредь не пускались в такие авантюры. Южане разрушали мосты, сжигали продовольствие, валили деревья и минировали дороги на пути янки, но все это только разжигало у северян жажду мести. В общем, ничто не могло остановить уверенную поступь «синих мундиров», покрывавших дюжину миль в день. Для большинства солдат поход превратился в развлекательное путешествие по стране, в течение которой они «безнаказанно грабили» и уничтожали все, что хотя бы относительно напоминало военные объекты и что они не могли прихватить с собой. «Пожалуй, это самая долгая увеселительная прогулка на моей памяти, — писал один офицер всего на второй день выхода из Атланты. — Она уже превзошла все, что я видел в свою бытность в армии, и обещает стать еще веселее»[1433].